Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Они пересекли рекреационный двор и вошли в прохладный и тенистый садик, предназначенный для учителей, где достопочтенный аббат Берардье любил читать Тацита и Ювенала.

Жильбер сел на деревянную скамью в беседке, увитой ломоносом и диким виноградом, притянул к себе Себастьена и откинул у него со лба волосы.

– Ну, вот, мой мальчик, мы снова вместе, – сказал он.

Себастьен возвел глаза к небу.

– Это божье чудо, – промолвил он.

– Если это чудо, то сотворил его мужественный народ Парижа.

– Нет, нет, папа, – возразил Себастьен, – не устраняйте господа от того, что только что произошло. Ведь, увидев вас, я невольно возблагодарил бога.

– А Бийо?

– Бийо – орудие бога так же, как карабин – орудие Бийо.

Жильбер задумался.

– Да, мой мальчик, ты прав, – согласился он. – Бог присутствует во всем. Но вернемся к твоим делам и немножко поговорим, прежде чем снова расстаться.

– Отец, значит, мы снова расстаемся?

– Думаю, ненадолго. У Бийо похитили шкатулку, содержащую драгоценные для меня бумаги, и одновременно арестовали меня и заключили в Бастилию. Мне необходимо узнать, по чьему приказу я был заключен, и тогда я узнаю, кто похитил шкатулку.

– Хорошо, папа, я подожду, когда вы завершите поиски.

И мальчик вздохнул.

– Вам грустно, Себастьен? – спросил Жильбер.

– Да.

– Но почему?

– Не знаю. Мне кажется, в отличие от остальных детей жизнь не создана для меня.

– Себастьен, что ты говоришь?

– Это правда.

– Объяснись же.

– У них есть какие-то развлечения, какие-то радости, а у меня нет.

– У тебя нет ни развлечений, ни радостей?

– Я просто хочу сказать, отец, что не получаю удовольствия от игр сверстников.

– Берегитесь, Себастьен. Мне было бы очень прискорбно, если бы оказалось, что таков ваш характер. Себастьен, умы, которые обещают прославиться в будущем, подобны прекрасным плодам в период созревания: они так же горьки, кислы, зелены, и только потом обретают сладость зрелости. Поверьте мне, дитя мое, молодым быть прекрасно.

– Но в том, что я не такой, как все, не моя вина, – печально улыбнувшись, ответил мальчик.

Жильбер, сжимая руки сына и пристально глядя ему в глаза, продолжал:

– Ваш возраст, мой друг, это время сева, и ничего из того, что закладывает в вас учение, не должно пока пробиваться наружу. В четырнадцать лет, Себастьен, серьезность – это следствие либо болезни, либо гордыни. Я уже спрашивал вас, не больны ли вы, и вы ответили: нет. А сейчас я задам вам вопрос: нет ли в вас гордыни? Постарайтесь дать мне такой же ответ.

– Успокойтесь, папа. Моя печаль происходит не от болезни и не от гордыни, ее причина – тоска.

– Тоска? Бедный мальчик! Боже мой, но откуда в твоем возрасте может быть тоска? Говори же, говори.

– Нет, нет, отец, когда-нибудь потом. Вы сказали, что торопитесь и можете уделить мне лишь четверть часа. Давайте не будем говорить о моих сумасбродствах, поговорим о чем-нибудь другом.

– Нет, Себастьен, иначе я буду беспокоиться. Скажи мне, в чем причина твоей тоски?

– Право, отец, я не решаюсь.

– Чего же ты боишься?

– Боюсь, что вы сочтете меня визионером, мечтателем, а я, может быть, затрону темы, которые вас огорчат.

– Ты гораздо больше огорчишь меня, если будешь хранить свою тайну.

– Вы же знаете, у меня нет от вас тайн.

– Тогда рассказывай.

– Я, право же, не решаюсь.

– Ну, смелей!

– Хорошо, отец. Это видение.

– Видение, которое тебя страшит?

– И да, и нет, потому что, когда оно мне является, я не боюсь, я чувствую, будто перенесся в иной мир.

– Объяснись.

– У меня уже были такие видения, когда я был совсем маленьким. Как вы знаете, несколько раз я заблудился в лесу, окружавшем деревню, в которой я вырос.

– Да, мне рассказывали.

– А дело было в том, что я следовал за чем-то вроде призрака.