Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Господин барон, Бастилия была не просто государственная тюрьма, она была символ тирании. Свобода начинается с уничтожения символа, революция довершает остальное.

– Сударь, вы понимаете, сколь серьезно то, что вы говорите?

– Разумеется.

– И не боитесь во всеуслышание высказывать подобную теорию?

– Господин Неккер, – улыбнулся Жильбер, – человек, вышедший из Бастилии, ничего уже не боится.

– Вы вышли из Бастилии?

– Как раз сегодня.

– Но почему вы там оказались?

– Я это хотел спросить у вас.

– У меня?

– Разумеется.

– Но почему у меня?

– Потому что вы приказали бросить меня туда.

– Я приказал бросить вас в Бастилию?

– Шесть дней назад. Дата, как видите, не настолько отдаленная, чтобы вы не могли вспомнить.

– Нет, этого быть не может.

– Вы узнаете свою подпись?

Жильбер предъявил опальному министру страницу из тюремной регистрационной книги и приложенный к ней приказ о взятии под стражу.

– Да, никаких сомнений, – пробормотал Неккер, – вот и указ об аресте. Вы знаете, я старался подписывать таких указов как можно меньше, но все равно их набиралось в год до четырех тысяч. Кроме того, я обратил внимание, что перед самым моим уходом мне предложили на подпись несколько чистых, без фамилий. Так вот, сударь, указ о вашем аресте мог быть, к величайшему моему сожалению, одним из них.

– То есть, это значит, что я никоим образом не должен связывать свое заключение с вами?

– Совершенно справедливо.

– В таком случае, сударь, – улыбнулся Жильбер, – вы должны понять мое любопытство: мне хотелось бы знать, кому я обязан лишением свободы. Не будете ли вы добры сказать мне это?

– Нет ничего проще. Из осторожности я никогда не оставлял свои бумаги в министерстве и ежевечерне привозил их сюда. Бумаги за этот месяц лежат в ящике «В» этого шкафа. Поглядим связку на «Ж».

Неккер вытащил ящик и стал листать огромную связку, содержавшую не менее пяти сотен документов.

– Здесь я держу, – пояснил экс-министр, – только те бумаги, которые могут обезопасить меня и снять с меня ответственность. Всякий раз, подписывая указ об аресте, я наживал себе нового врага. Так что я должен иметь возможность парировать удар. И было бы странно, если бы я этого не делал. Итак, посмотрим… «Ж»… «Ж»… А, вот оно, Жильбер. Сударь, просьба исходит из двора королевы.

– Из двора королевы?

– Да, просьба об указе о заключении некоего Жильбера. Профессии нет. Глаза черные, волосы черные. Далее идут приметы. Следует из Гавра в Париж. Выходит, этот Жильбер – вы?

– Я. Вы можете на время доверить мне это письмо?

– Нет, но я могу сказать вам, кем оно подписано.

– Кем же?

– Графиней де Шарни.

– Графиней де Шарни? – повторил Жильбер. – Не знаю такой. Я ей ничего худого не сделал.

И он поднял глаза к потолку, словно пытаясь припомнить.

– Тут есть еще небольшая приписка без подписи, но почерк мне знаком. Взгляните.

Жильбер наклонился и прочел на полях:

«Незамедлительно удовлетворить просьбу графини де Шарни».

– Странно, – сказал он. – Королева, это я еще могу понять: в мемуаре у меня упоминалась и она, и Полиньяки. Но эта графиня де Шарни…

– Вы не знаете ее?

– …вероятно, это подставное лицо. Впрочем, ничего удивительного, версальские влиятельные особы, как вы понимаете, мне совершенно неизвестны: пятнадцать лет я не был во Франции, приезжал сюда всего дважды, и в последний раз это было четыре года назад. Так кто же такая эта графиня де Шарни?

– Подруга, наперсница, поверенная тайн королевы, обожаемая жена графа де Шарни, красавица и в то же время образец добродетели, одним словом, чудо из чудес.

– Нет, с этим чудом я незнаком.

– Если это так, дорогой доктор, то остановитесь на следующей отгадке: вы стали игрушкой в какой-то политической интриге. Вы, кажется, упоминали графа Калиостро?

– Да.