Дату под письмом Неккер не поставил и вручил его Жильберу запечатанным простой печатью.

– А сейчас я в Брюсселе, не так ли? – добавил он.

– Вне всяких сомнений, и даже более, чем когда-либо. Впрочем, завтра утром вы получите от меня известия.

Барон постучал условным стуком, появилась г-жа де Сталь; на сей раз, кроме ветки граната, у нее в руке была еще и брошюра доктора Жильбера.

Не без одобрительного кокетства она держала эту брошюру так, чтобы Жильбер увидел ее название.

Жильбер откланялся г-ну де Неккеру, поцеловал руку баронессе, и та проводила его до дверей кабинета.

Он снова уселся в фиакр; Питу и Бийо дремали на переднем сиденье, кучер дремал, сидя на облучке, а лошади дремали стоя.

XXII. Король Людовик XVI

Встреча с г-жой де Сталь и г-ном де Неккером заняла у Жильбера около полутора часов. Вернувшись в Париж в девять с четвертью, он прямиком отправился на почтовый двор, нанял экипаж с лошадьми и галопом поскакал в Версаль, а Бийо и Питу отдыхали тем временем от трудов в маленькой гостинице на улице Тиру, где Бийо имел обыкновение останавливаться, приезжая в Париж.

Было уже поздно, но Жильбера это не остановило. Люди его закала всегда испытывают потребность в деятельности. Пусть даже его поездка окажется бесполезной, но он предпочитал лучше съездить зазря, чем оставаться в бездействии. Для людей нервических неизвестность – гораздо худшая мука, чем даже самая страшная действительность.

До Версаля Жильбер добрался к половине одиннадцатого; обычно в этот час здесь все уже спали глубоким сном. Но в тот вечер в Версале не спала ни одна живая душа. Лишь недавно сюда докатились отголоски взрыва, от которого еще дрожал Париж.

Гвардейцы, телохранители, швейцарцы, собравшись в кучки на перекрестках главных улиц, переговаривались между собой или с горожанами, чьи роялистские настроения внушали им доверие.

Дело в том, что во все времена Версаль был городом роялистским. Религиозное преклонение перед монархией, а следовательно, и монархом – неотъемлемая черта жителей этого городка. Живя подле королей и благодаря королям, в сени их великолепия, постоянно вдыхая одуряющий аромат королевских лилий, наслаждаясь сиянием золотых одежд и улыбок на августейших ликах, обитатели Версаля, для которых короли выстроили этот город из мрамора и порфира, всегда чувствовали себя и сами чуть-чуть монархами, но сегодня, когда на мраморе статуй появляется мох, а между плитами дворов пробивается травка, когда с деревянных строений осыпалась почти вся позолота, а в тенистых парках сделалось одиноко, словно в могиле, – сегодня Версалю приходится либо лгать относительно своего происхождения, либо рассматривать себя в качестве обломка павшей монархии и, не кичась более могуществом и богатством, по крайней мере сохранять на своем лице поэтическую грусть и невыразимо прелестную меланхолию.

Итак, в ту ночь с 14 на 15 июля Версаль глухо гудел, желая знать, каким образом король Франции воспримет это нанесенное его короне оскорбление, этот удар по его могуществу.

Своим ответом г-ну Дре-Брезе Мирабо дал монархии пощечину.

Взятием Бастилии народ поразил ее прямо в сердце.

Между тем для людей недальновидных и ограниченных вопрос решался очень просто. По мнению прежде всего военных, привыкших видеть в любом исходе событий или триумф или поражение грубой силы, речь шла просто-напросто о походе на Париж. Тридцать тысяч солдат и двадцать орудий в мгновение ока сведут на нет гордость парижан и упоение их своею победой.

Никогда еще у королевской власти не было столько советчиков, и каждый высказывал свое мнение громко и открыто.

Наиболее умеренные говорили: