Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Тем лучше, он мне понадобится, – со вздохом промолвил король. – В политике упрямиться не приходится. Человек считает, что делает хорошо, а получается плохо; иной раз он даже делает хорошо, а капризы случая все сводят на нет, его планы – лучше некуда, а выясняется, что он ошибался.

Король снова вздохнул, и Жильбер поспешил на помощь.

– Ваши рассуждения превосходны, государь, – проговорил он, – но сейчас нужно прежде всего видеть будущее яснее, чем это получалось до сих пор.

Король поднял голову: брови на его бесстрастном лице немного нахмурились.

– Простите меня, ваше величество, – сказал Жильбер, – я врач. Когда болезнь серьезна, я бываю краток.

– Стало быть, сегодняшнему бунту вы придаете большое значение?

– Это не бунт, ваше величество, это революция.

– И вы хотите, чтобы я вступил в переговоры с мятежниками, убийцами? Ведь они силой взяли Бастилию, а это – мятеж, они лишили жизни господина Делоне, господина де Лома и господина де Флесселя, а это – убийство.

– Вам следует отделять одних от других, государь. Те, кто взял Бастилию, – герои, но те, кто убил де Флесселя, де Лома и Делоне – злодеи.

Кровь прилила к лицу короля, но он тут же побледнел, губы его побелели, а на лбу выступили капельки пота.

– Вы правы, сударь. Вы и вправду врач, вернее хирург, поскольку режете по живому. Но вернемся к вам. Вас ведь зовут доктор Жильбер – так по крайней мере подписан ваш «Мемуар».

– Я, право, очень рад, что у вашего величества столь хорошая память, хотя, говоря по правде, гордиться мне особенно нечем.

– Что вы хотите этим сказать?

– Совсем недавно мое имя произносилось в присутствии вашего величества.

– Я вас не понимаю.

– Шесть дней назад меня арестовали и бросили в Бастилию. А я слышал, что без ведома короля не производится ни один более или менее важный арест.

– Вас? В Бастилию? – широко раскрыв глаза, воскликнул король.

– Вот лист из тюремного реестра, ваше величество. Как я уже имел честь говорить, шесть дней назад по приказу короля меня посадили в тюрьму, откуда я вышел три часа назад милостью народа.

– Сегодня?

– Да, государь. Разве ваше величество не слышали выстрела из пушки?

– Конечно, слышал.

– Так вот, та пушка открыла мне двери тюрьмы.

– Ах, – прошептал король, – признаюсь, я был бы крайне рад, если бы сегодняшний выстрел по Бастилии не оказался одновременно выстрелом по королевской власти.

– Право, государь, не стоит делать из тюрьмы символ государственного устройства. Напротив, ваше величество, скажите лучше, что вы рады взятию Бастилии, ибо отныне именем ничего не ведающего короля не будут твориться беззакония, подобные тому, жертвой которого оказался я.

– Но была же хоть какая-то причина вашего ареста, сударь?

– Насколько мне известно, никакой, государь. Не успел я вернуться во Францию, как меня арестовали и заточили в тюрьму.

– Скажите, сударь, – мягко спросил Людовик XVI, – не эгоизм ли с вашей стороны прийти сюда и рассказывать о себе, тогда как мне необходимо, чтобы вы говорили обо мне?

– Государь, мне нужно от вас одно только слово.

– Какое же?

– Имели ли вы, ваше величество, отношение к моему аресту – да или нет?

– Я даже не знал о вашем возвращении во Францию.

– Счастлив слышать этот ответ, государь. Теперь я смогу везде во всеуслышание заявлять, что если ваше величество и причиняет вред, то делает это, находясь в неведении, а тем, кто усомнится, приведу себя в пример.

Король улыбнулся и сказал:

– Доктор, вы льете бальзам мне на рану.

– О государь, я готов проливать его сколько угодно, а если пожелаете, то и вылечу эту рану, уверяю вас.

– Еще бы не желать!

– Только вам нужно очень захотеть, государь.

– Но ведь так оно и есть.