Анж Питу - Александр Дюма (1851)

– Ничего, – повторил принц, – потому что если дать парижанину успокоиться, он и успокоится. Он проявляет воинственность, только когда измучен. К чему распалять его радостью борьбы и давать случай вступить в бой? Сохраним спокойствие, и дня через три в Париже не о чем будет разговаривать.

– Но как же Бастилия, сударь?

– Бастилия! Закроем двери, и те, кто ее брал, окажутся в тюрьме, вот и все.

В кучке молчаливых слушателей раздались смешки. Но королева продолжала:

– Берегитесь, принц, теперь вы меня слишком уж успокоили.

С этими словами королева задумчиво оперлась подбородком о ладонь и повернулась к г-же де Полиньяк, которая, печальная и бледная, казалось, была погружена в свои мысли.

Графиня прислушивалась ко всем этим разговорам с явным страхом и улыбнулась лишь тогда, когда королева остановила на ней свой взор, но и тогда улыбка ее выглядела бледной и бесцветной, словно увядший цветок.

– Ну, что вы скажете на это, графиня? – осведомилась королева.

– Увы, ничего, – ответила графиня.

– Ничего?

– Да, ничего.

И она с невыразимым унынием покачала головой.

– Ну и трусиха же вы, Диана, – шепнула ей на ухо королева.

Затем она громко поинтересовалась:

– А где же наша неустрашимая госпожа де Шарни? Было бы неплохо, если бы она немного нас успокоила.

– Графиня ушла, ее позвали к королю, – сообщила г-жа де Мизери.

– Ах, к королю, – рассеянно повторила Мария Антуанетта.

Только теперь она заметила, что в комнате воцарилось странное молчание.

Неслыханные, невероятные события, отзвуки которых докатились до Версаля, заставили сжаться даже самые стойкие сердца, причем, скорее, не от страха, а от изумления.

Королева поняла, что нужно как-то рассеять охватившее всех уныние.

– Неужели никто не может дать мне совет? – спросила она. – Ладно, я сама себе его дам.

Придворные подошли поближе.

– Народ не испытывает злобы, – проговорила она, – он просто запутался. Он нас ненавидит, поскольку не знает, следовательно, нужно к нему приблизиться.

– Но лишь затем, чтобы его наказать, – раздался чей-то голос. – Он не верит своим хозяевам, а это – преступление.

Королева обернулась на голос и узнала г-на де Безанваля.

– А, это вы, господин барон, – сказала она. – Не хотите ли вы дать мне добрый совет?

– Он уже дан, государыня, – поклонившись, ответил Безанваль.

– Да будет так, – согласилась королева. – Король накажет, но как любящий отец.

– Кого люблю, того и бью, – заметил барон.

Затем, повернувшись к г-ну де Ламбеску, он спросил:

– Вы согласны со мною, принц? Народ дошел до убийств…

– Которые он, увы, называет возмездием, – тихо добавил чей-то нежный и ясный голос, услышав который королева обернулась.

– Вы правы, и в этом-то и заключается его ошибка, моя милая Ламбаль. Так будем же снисходительны.

– Однако, – так же сдержанно продолжала принцесса, – прежде чем задаваться вопросом, нужно ли его наказывать, следует спросить себя, можно ли его победить.

Отовсюду послышались возгласы протеста против правды, высказанной благородной дамой.

– Победить? А на что же швейцарцы? – воскликнул один.

– А немцы? – вторил ему другой.

– А королевская гвардия? – не унимался третий.

– Армия и дворянство уже вызывают недоверие! – вскричал какой-то молодой человек в мундире лейтенанта гусарского полка Бершени. – Чем мы заслужили подобное бесчестие? Подумайте сами, государыня: король, если пожелает, может завтра поставить в строй сорок тысяч человек, бросить их на Париж и уничтожить его. Согласитесь: сорок тысяч верных солдат стоят полумиллиона взбунтовавшихся парижан.