Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Он проводил на Марсовом поле нечто вроде смотра. С восьми утра он был уже в седле и, когда пробило полдень, появился на площади перед ратушей.

На карикатурах тех времен Лафайет изображается в виде кентавра с телом знаменитой белой лошади, которая вошла в поговорку.

На шее лошади была пририсована голова командующего национальной гвардией.

С самого начала революции Лафайет, сидя верхом, произносил речи, верхом ел, верхом командовал.

Ему доводилось даже спать сидя верхом.

Поэтому, когда Лафайет случайно ложился в постель, спал он крепко.

Едва Лафайет доехал до набережной Пельтье, его остановил мужчина, галопом подлетевший к нему на великолепном скакуне.

Это был Жильбер. Он направлялся в Версаль, желая предупредить короля об угрозе и остаться в его распоряжении.

В двух словах он поведал Лафайету о случившемся.

Затем оба продолжали путь: Лафайет – к ратуше, Жильбер – в Версаль.

Однако поскольку женщины двигались по правому берегу Сены, он поехал по левому.

На площади перед ратушей не было ни одной женщины, зато были мужчины.

Это были национальные гвардейцы, получающие жалованье и не получающие такового, преимущественно солдаты бывшей французской гвардии, которые, перейдя в ряды народа, утратили свои привилегии, переданные ими по наследству королевскому конвою и швейцарцам.

За переполохом, который наделали женщины, последовали удары в набат и теперь уже общий переполох.

Проехав через толпу, Лафайет спешился на нижней ступеньке и, не обращая внимания на вызванные его появлением рукоплескания вперемежку с угрозами, прошел в ратушу и стал диктовать письмо королю относительно утреннего восстания.

Когда он дошел до шестой строки, дверь канцелярии резко распахнулась.

Лафайет поднял взгляд. Депутация гренадер пришла с просьбой, чтобы он их принял.

Лафайет сделал им знак войти.

Они вошли.

Гренадер, которому было поручено держать речь, подошел к столу.

– Генерал, – твердо начал он, – нас послали к вам десять гренадерских рот. Вас мы не считаем предателем, но уверены, что правительство нас предало. Пора со всем этим кончать, мы не можем обращать наши штыки против женщин, требующих от нас хлеба. Продовольственный комитет или ворует, или бездарен, в том и другом случае его необходимо сменить. Народ страдает, и корень зла находится в Версале. Нужно привезти короля в Париж; нужно прогнать фландрский полк и королевских гвардейцев, позволивших себе попирать ногами национальную кокарду. Если король не в силах нести на своей голове корону, пусть отречется, мы коронуем его сына. Назначим регентский совет, и все пойдет к лучшему.

Изумленный Лафайет уставился на оратора. Ему доводилось видеть бунты, доводилось оплакивать убитых, но на этот раз ветер революции впервые в жизни ударил ему в лицо.

Возможность свержения короля, о которой говорил народ, его удивила, вернее, даже озадачила.

– Вот как! – вскричал он. – Значит, вы собираетесь объявить королю войну и заставить его отречься от нас?

– Генерал, – отозвался оратор, – мы любим и чтим своего короля и будем очень огорчены, если он нас покинет, потому что мы и в самом деле его очень любим. Но на худой конец у нас остается дофин.

– Господа, господа, – проговорил Лафайет, – берегитесь, что вы делаете? Вы же посягаете на корону, а мой долг – ее охранять.

– Генерал, – с поклоном отвечал национальный гвардеец, – мы готовы отдать за вас кровь до последней капли. Однако народ страдает, источник зла находится в Версале, поэтому нужно привезти короля в Париж – так хочет народ.

Лафайет понял, что расхлебывать кашу придется ему самому. В таких случаях он никогда не шел на попятный.

Он вышел на середину площади и собрался было обратиться к народу, но крики «На Версаль! На Версаль!» заглушили его слова.

Внезапно со стороны улицы Ваннери послышался мощный гул. Это приехал в ратушу Байи.