Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Наконец показались женщины: они явились сразу по двум дорогам. Колонна разделилась на полпути от Версаля: одни шли через Сен-Клу, другие через Севр.

Перед тем как разойтись, они поделили восемь караваев хлеба – все, что нашлось в Севре.

Тридцать два фунта хлеба на семь тысяч ртов! Когда женщины добрались до Версаля, они с трудом волокли ноги; три четверти растеряли по пути оружие. А тех немногих, что сберегли его, Майар, как мы уже сказали, уговорил оставить оружие в домах, с которых начинался Версаль.

Когда парижанки вошли в город, он сказал:

– Чтобы никто не усомнился в том, что мы друзья монархии, давайте запоем: «Да здравствует Генрих Четвертый!»

И замирающими голосами, которым едва достало бы сил просить хлеба, они затянули гимн во славу короля.

Каково же было изумление во дворце, когда вместо воплей и угроз послышалось пение, а главное, когда показались женщины, которые брели и пели, шатаясь от голода, как пьяные, и когда их испитые, бледные, прозрачные, перепачканные лица, по которым струились капли дождя и пота, тысячи наползающих одно на другое страшных лиц, тысячи воздетых скрюченных рук прижались к золоченым прутьям ограды и предстали изумленным взглядам тех, кто смотрел на них изнутри.

Время от времени из недр этой невообразимой толпы вырывались зловещие стоны; эти мертвенные лица словно излучали грозовые разряды.

И все эти руки то и дело отрывались от прутьев, служивших им опорой, и тянулись в сторону замка.

Одни, с дрожащими пальцами, были простерты в мольбе.

Другие, сжатые в кулаки, угрожали.

Да, то было грозное зрелище.

Дождь и грязь заполонили небо и землю.

Голодом и угрозой веяло от осаждающих.

Жалость и страх владели сердцами защитников.

В ожидании Людовика XVI королева, исполненная лихорадочной решимости, приказала защищать дворец; вокруг нее постепенно стеснились придворные, офицеры, высшие должностные лица.

Среди них она заметила г-на де Сен-При[186], министра по делам Парижа.

– Идите, сударь, узнайте в конце концов, чего хотят эти люди.

Господин де Сен-При вышел, пересек двор и приблизился к решетке.

– Чего вы хотите? – спросил он у женщин.

– Хлеба! Хлеба! Хлеба! – ответил тысячеголосый хор.

– Хлеба? – нетерпеливо возразил г-н де Сен-При. – Когда у вас будет один-единственный хозяин, вы не будете испытывать нужды в хлебе. Теперь, когда над вами тысяча двести хозяев, сами видите, до чего вы дошли.

И господин де Сен-При удалился под вопли голодных женщин, приказав держать ограду на запоре.

Но тут приблизилась такая депутация, перед которой должны были отвориться ворота ограды.

От имени женщин в Национальное собрание явился Майар; он настоял на том, чтобы президент представил его королю во главе депутации из двенадцати женщин.

В тот самый миг, когда депутация, возглавляемая Мунье[187], выходила из собрания, король галопом въезжал в замок со стороны служебного флигеля.

Шарни разыскал его в Медонском лесу.

– Ах, это вы, сударь! – обратился к нему король. – Вам что-нибудь от меня нужно?

– Да, государь.

– Что случилось? Вы неслись во весь опор.

– Государь, в Версаль из Парижа только что явились шесть тысяч женщин, они просят хлеба.

Король пожал плечами скорее с жалостью, чем с презрением.

– Увы, – сказал он, – если бы у меня был хлеб, я не стал бы дожидаться, пока они придут в Версаль и начнут его у меня просить.

Однако, воздержавшись от дальнейших замечаний, он проводил горестным взглядом удалявшуюся охоту, от которой ему пришлось отстать, и заключил:

– Что ж, вернемся в Версаль, сударь.

И направил коня в Версаль.

Как мы уже сказали, он прибыл в тот самый миг, когда на плацу раздались громкие крики.

– Что это? – спросил Людовик.