Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Он уже сидел в седле, вполне готов был выехать, и к его виду невозможно было придраться.

У него взяли конверт; самое записку короля оставили: она могла быть направлена кому угодно, а вот вместо адреса «Г-ну де Машо, в Арнувиль» королевские тетки написали: «Графу де Морепа, в Поншартрен».

Честь королевской конюшни была спасена, но монархия – погублена.

С Морепа и Калонном все шло как нельзя лучше, один пел, а второй платил; ну, а кроме придворных, существуют еще и генеральные откупщики[96], которые тоже прекрасно исполняют свои обязанности.

Людовик XIV начал свое правление с того, что по совету Кольбера[97] приказал повесить двух генеральных откупщиков; после этого он взял в любовницы Лавальер[98] и велел построить Версаль. Лавальер ему не стоила ничего.

Но вот Версаль, где он решил обосноваться, стоил ему очень дорого.

Затем в 1685 г. он изгнал из Франции миллион предприимчивых людей под предлогом, что они протестанты[99].

Вот что сказал в 1707 году, еще при жизни великого короля, Буагильбер[100], говоря про 1698 год: «В то время дела еще кое-как шли: в лампаде пока что осталось масло. Нынче же оно выгорело, и лампада потухла».

Господи, а что же станут говорить через восемьдесят лет, когда Дюбарри и Полиньяки перейдут все границы? «Выжав из народа пот, теперь из него собираются выжать кровь». Только и всего.

И все это в таких очаровательных формах!

Когда-то откупщики были жестоки, бесчеловечны и бесчувственны, как двери темниц, в которые они бросали свои жертвы.

Теперь они стали филантропами: одной рукой обирали народ, зато другой строили ему больницы.

Один из моих друзей, крупный финансист, уверял меня, что из ста двадцати миллионов, которые приносил налог на соль, семьдесят оставались в карманах откупщиков.

И вот на некоем собрании, где требовали реформы штата дворцового персонала, какой-то советник скаламбурил: «Речь вести надо не о штатах прислуги его величества, а о Генеральных Штатах».

Искра упала на порох, порох воспламенился и произвел пожар.

Все наперебой повторяли остроту советника, а затем громогласно было потребовано создать Генеральные Штаты.

Двор назначил открытие Генеральных Штатов на 1 мая 1789 года.

24 августа 1788 года ушел в отставку г-н де Бриенн[101]. С финансами он тоже обращался достаточно легко.

Но, уходя, он хотя бы дал хороший совет – пригласить Неккера.

Неккер вступил в должность министра, и все с облегчением вздохнули.

Тем временем продолжался спор по главному вопросу – о представительстве трех сословий.

Сьейес[102] опубликовал свою знаменитую брошюру о третьем сословии.

Провинция Дофине, Штаты которой собрались наперекор двору, постановила, что представительство третьего сословия будет равным представительству дворянства и духовенства.

Созвали собрание нотаблей[103].

Это собрание заседало тридцать два дня, с 6 ноября по 8 декабря 1788 года.

Но на сей раз вмешался Бог. Когда бича королей оказывается недостаточно, в воздухе свистит Божий бич и приводит в движение народы.

Вместе с зимой пришел голод.

Голод и холод открыли двери 1789 года.

Париж был полон трупов, улицы – патрулей.

Раза два-три оружие заряжали на виду у толпы умирающих с голоду.

Ну, а потом, когда заряженное оружие надо было применить, его не применяли.

Утром 26 апреля, то есть за пять дней до открытия Генеральных Штатов, толпа повторяла одну фамилию.

Она сопровождалась проклятиями, исполненными тем большей ненависти, что фамилия эта принадлежала разбогатевшему рабочему.

Эта фамилия – Ревельон. Как стало известно, Ревельон, директор знаменитой обойной фабрики в Сент-Антуанском предместье, заявил, что дневная плата рабочих должна быть понижена до 15 су.

Это была правда.

К этому добавляли, что двор собрался наградить его черной лентой, то есть орденом Святого Михаила[104].