Анж Питу - Александр Дюма (1851)

«Три сословия? – сказал Сьейес. – Нет, три нации!»

3 мая, накануне Духова дня и праздничной мессы, король принимал депутатов в Версале.

Некоторые советовали ему пожертвовать этикетом ради сердечности. Король не желал ничего слышать.

Первыми он принял духовенство.

Затем дворянство.

Наконец, третье сословие.

Третьему сословию пришлось долго ждать.

Третье сословие роптало.

В прежних собраниях третье сословие обращалось к королю с приветственной речью, стоя на коленях.

Но теперь не было способа заставить председателя депутации третьего сословия преклонить колена.

Поэтому решили, что приветственная речь от третьего сословия не будет произнесена.

На заседании 5 мая король надел шляпу.

Депутаты от дворянства тоже надели шляпы.

Третье сословие собралось последовать их примеру, но король тут же обнажил голову: он предпочел держать шляпу в руке, нежели видеть представителей третьего сословия в шляпах.

В среду 10 июня Сьейес пришел в собрание. Он увидел одних только депутатов от третьего сословия.

Духовенство и дворянство собрались в других местах.

– Разрубим узел, – сказал Сьейес. – Пора.

И он предложил потребовать от духовенства и дворянства ровно через час явиться на заседание.

– Все неявившиеся будут сочтены отсутствующими.

Версаль окружали немецкие и швейцарские полки. Батарея пушек была наведена на собрание.

Но Сьейес ничего этого не видел. Он видел только голодающий народ.

– Но ведь одно третье сословие, – возражали ему, – не может составить Генеральные Штаты.

– Тем лучше, – ответил Сьейес, – мы сформируем Национальное собрание.

Отсутствующие не явились, предложение Сьейеса было принято: большинством в четыреста голосов третье сословие объявило себя Национальным собранием.

19 июня король отдал приказание закрыть зал, где заседает Национальное собрание.

Но чтобы осуществить подобный государственный переворот, королю требовался предлог.

Зал был закрыт якобы затем, чтобы приготовить его к заседанию в присутствии короля, которое было назначено на следующий понедельник.

20 июня в семь утра председатель Национального собрания узнал, что в этот день заседания не будет.

В восемь утра он появился у дверей зала в сопровождении многочисленных депутатов.

Двери были заперты, их караулили часовые.

Шел дождь.

Депутаты хотели взломать двери.

Но у часовых был приказ, и они скрестили штыки.

Кто-то предложил устроить заседание на плацу.

Кто-то – в Марли.

Гильотен[110] предложил Зал для игры в мяч.

Гильотен!

Странно, что это был именно Гильотен, чья фамилия, немножко переиначенная, стала так знаменита четыре года спустя.

Нет, право, странно, что как раз Гильотен предложил Зал для игры в мяч!

Зал для игры в мяч – пустой, заброшенный, открытый всем ветрам…

Он стал яслями сестры Иисуса Христа! Стал колыбелью Революции!

Только Христос был сыном непорочной девы.

Революция была дочь изнасилованной нации.

На эту величественную демонстрацию король ответил монаршим «вето».

К бунтовщикам был послан г-н де Дрё-Брезе[111] с повелением разойтись.

– Мы здесь по воле народа, – ответил Мирабо[112], – и уйдем отсюда, только если нам в животы упрутся штыками.

Именно так, а вовсе не как принято цитировать: «…только уступая силе штыков». Почему-то всегда за великим человеком стоит ничтожный учитель риторики, который под предлогом исправления ошибок и улучшения портит чужие слова.

Зачем такой учителишка риторики стоял за Мирабо в Зале для игры в мяч?

За Камброном[113] в битве при Ватерлоо?

Ответ был передан королю.

Людовик XVI некоторое время прохаживался со скучающим видом и наконец спросил:

– Значит, они не желают расходиться?

– Нет, государь.

– Ладно, пусть остаются.