Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Он написал ей записку.

Эту записку, которую порядочная женщина вернула бы тому, кто ее написал, г-жа де Помпадур переслала г-ну де Сартину[116].

Латюд был арестован, бежал, снова был пойман и тридцать лет провел в заключении в Бастилии, Венсене и Бисетре.

Народу было за что ненавидеть Бастилию.

И народ ненавидел ее как некое живое существо, как нечто вроде гигантской Тараски[117] или жеводанского чудовища[118], безжалостно пожирающих людей.

Поэтому вполне понятно горе несчастного Себастьена Жильбера, когда он узнал, что его отца заключили в Бастилию.

И понятно несокрушимое убеждение Бийо, что, если доктора не вырвать из тюрьмы силой, он из нее никогда не выйдет.

И понятно неистовое воодушевление народа, когда Бийо призвал: «К Бастилии!»

Тем не менее мысль взять Бастилию была, как и говорили солдаты, безумием.

В Бастилии имелось в достатке припасов, был гарнизон, была артиллерия.

У Бастилии были стены толщиной пятнадцать футов поверху и сорок в основании.

В Бастилии был комендант г-н Делоне, у которого в подвалах лежало тридцать фунтов пороху и который поклялся в случае неожиданного нападения взорвать крепость, а вместе с ней и половину Сент-Антуанского предместья.

XIV. Три власти во Франции

Бийо шагал впереди, но теперь он уже не выкрикивал призывы идти на Бастилию. Толпа, плененная его воинственным видом, признала Бийо своим, обсуждала его слова и действия и послушно шла следом, постепенно разрастаясь, словно вал морского прилива.

Когда Бийо вступил на набережную Сен-Мишель, с ним уже шли тысячи три человек, вооруженных тесаками, топорами, пиками и ружьями.

И все они кричали:

– На Бастилию! На Бастилию!

Бийо был погружен в свои мысли. Все те соображения, что мы изложили в конце предыдущей главы, он теперь уже сам перебирал в уме, и понемногу его подъем, его лихорадочное возбуждение угасало.

Теперь мысленно ему все виделось гораздо яснее.

Он затеял благородное, но безумное дело. И это легко было прочесть по испуганному или насмешливому выражению лиц тех, кто слышал крики «На Бастилию!».

И тем не менее Бийо лишь еще больше укреплялся в своем решении.

Но он осознал, что отвечает за жизнь людей, которые последовали за ним, перед их матерями, женами и детьми, и решил принять все возможные меры предосторожности.

Бийо привел эту толпу на площадь к ратуше.

Там он назначил своего заместителя и офицеров – овчарок, чтобы стадо не разбрелось.

«Поди ж ты, – подумал Бийо, – во Франции есть власть, и даже две, да что там, даже три».

Он вступил в ратушу и осведомился, кто будет главой муниципалитета.

Ему ответили: купеческий старшина г-н де Флессель.

– Вот как, – протянул он с не слишком довольным видом. – Господин де Флессель – из благородных, значит, противник народа.

– Да нет, – сказали ему, – он умный человек.

Бийо поднялся по лестнице ратуши.

В приемной он встретил пристава.

– Я хочу поговорить с де Флесселем, – объявил Бийо, увидев, что пристав устремился навстречу, очевидно, желая спросить, что ему угодно.

– Это невозможно, – сообщил пристав. – Сейчас в ратуше создается гражданская милиция, и господин де Флессель занят комплектованием ее состава.

– Очень удачно получается, – заметил Бийо. – Я тоже создаю милицию, и у меня уже записались три тысячи человек, так что я буду весьма кстати господину де Флесселю, у которого пока нет ни одного солдата. Поэтому устройте мне разговор с господином де Флесселем и притом немедленно. Да, кстати, взгляните, если угодно, в окно.

Пристав выглянул в окно и обнаружил на набережной три тысячи людей Бийо. Он мгновенно направился к купеческому старшине, предъявив ему вместо рекомендации Бийо эти три тысячи человек.