Анж Питу - Александр Дюма (1851)

Однако возникло неожиданное препятствие, помешавшее им сразу войти туда, но то был не залп картечи, а узость ворот.

Как только раздался выстрел, два солдата, не спускавшие глаз с г-на Делоне, бросились на него, а третий, схватив фитиль, придавил его каблуком.

Делоне вырвал шпагу, спрятанную в трости, и хотел заколоться, но шпагу сломали у него в руках.

И тогда, поняв, что ему остается только ждать, он смирился.

Народ ворвался в крепость, гарнизон поднял руки, так что Бастилия была взята штурмом, без капитуляции.

В течение целого века в эту королевскую тюрьму заключали не просто бездеятельную материю, но мысль. Мысль взорвала Бастилию, и в образовавшийся пролом хлынул народ.

А что до того залпа, прозвучавшего средь тишины перемирия, до того неожиданного, бессмысленного, смертоносного нападения, то так и не удалось узнать, кто отдал приказ, кто подстрекнул отдать его, кто его исполнил.

Бывают моменты, когда судьба целой нации лежит на весах судьбы. Одна из чаш поднимается. Каждый уже верит, что желанная цель достигнута. И вдруг незримая рука бросает на другую чашу либо кинжал, либо пистолетную пулю. Тотчас все меняется, и уже звучит один-единственный клич: «Горе побежденным!»

XVIII. Доктор жильбер

Народ, ревя от радости и ярости, вливался во дворы Бастилии, а в это время два человека барахтались в мутной воде во рву.

Это были Питу и Бийо.

Питу поддерживал Бийо; нет, фермер не был поражен ни пулей, ни предательским ударом, просто он был несколько оглушен падением.

Им бросали веревки, протягивали шесты.

Питу ухватился за шест, Бийо – за веревку.

Через пять минут их, мокрых и грязных, уже с восторгом душили в объятиях.

Кто-то дал Бийо хлебнуть водки, кто-то угощал Питу колбасой и вином.

А кто-то обтер их соломой и отвел на солнце.

Вдруг в мозгу Бийо мелькнула мысль, а вернее сказать, воспоминание; он вырвался из заботливых рук и устремился к Бастилии.

– Узники! – кричал он на бегу. – Узники!

– Узники! – закричал Питу, бросаясь следом за ним.

Толпа, до сих пор думавшая только о палачах, спохватилась, вспомнила о жертвах и ответила согласным криком:

– Узники!

И вот уже новый поток участников осады прорвал плотины и ринулся в крепость, чтобы принести туда свободу.

Ужасающее зрелище явилось глазам Бийо и Питу. Хмельная, неистовая, разъяренная толпа ворвалась во двор. Первый же попавшийся солдат был разорван ею в клочья.

Гоншон молча смотрел на ее действия. Вероятнее всего, он думал, что ярость народа подобна течению великих рек: куда опаснее пытаться сдержать их, нежели позволить спокойно разлиться.

Юлен и Эли, напротив, бросились навстречу убийцам; они просили, умоляли, говорили, что пообещали – благородная ложь! – сохранить жизнь гарнизону.

Появление Бийо и Питу было им очень кстати.

Бийо, за которого мстил народ, оказался жив и даже не был ранен; просто-напросто под ногой у него перевернулась доска. Он всего-навсего искупался в грязной воде, а это не так уж страшно.

Особенно народ был зол на швейцарцев, но ни одного швейцарца найти не удалось. Они успели переодеться в халаты из серой холстины, и их принимали за служителей либо за узников. Толпа разбила камнями статуи пленников, держащих часы. Множество народу залезло на башни и оплевывало пушки, изрыгавшие смерть. Некоторые вцеплялись в камни и, кровавя руки, пытались вырвать их из стен.

Когда первые победители показались на вершине башен, все, кто стоял вокруг Бастилии, то есть сто тысяч человек, издали оглушительный ликующий клич.

Этот клич взмыл над Парижем и, словно быстрокрылый орел, промчался надо всей Францией.

Бастилия взята!