Покорение Южного полюса. Гонка лидеров - Роланд Хантфорд (2012)

Президент Королевского географического общества лорд Керзон хотел провести расследование трагедии, уделив особое внимание причинам нехватки топлива и вопросу проведения спасательной операции, чтобы оправдать Скотта и предвосхитить массовую общественную критику, которая, как он напрасно боялся, скоро могла возникнуть. Однако от этого плана его отговорил адмирал сэр Льюис Бьюмонт. Его аргумент был прост: никто не может «заранее сказать, к чему приведет это расследование». Аткинсон, осматривавший тела, отказался сообщать какие-либо медицинские детали смерти участников полярной партии. Такой тяжелый груз, возможно, способствовал тому, что и сам он быстро оказался в могиле. Есть подозрение, что он мог скрывать признаки цинги, о которых никто не должен был узнать, иначе это отразилось бы на всем руководстве экспедиции.

Безмерное прославление Скотта приобрело характер болезненной озабоченности. Это началось с Кэтлин Скотт, которая, в соответствии с последней волей мужа, распоряжалась его бумагами. «Он ушел последним», – написала она адмиралу Эгертону, пересылая адресованное ему прощальное письмо, которое как раз свидетельствовало об обратном. Это было одно из писем, найденных в палатке. На обороте есть приписка, сделанная рукой Боуэрса и говорившая о том, что именно он мог умереть последним, или по меньшей мере вызывающая сомнения в правдивости слов Кэтлин – если в тех обстоятельствах это вообще имело значение[117]. В любом случае это было крайне неудобное свидетельство. Его скрыли и опубликовали официальную реконструкцию последней сцены в палатке, художественно изображенную по просьбе Кэтлин Скотт сэром Барри.

Уилсон и Боуэрс умерли первыми [писал профессиональный драматург], после чего… капитан Скотт… расстегнув спальный мешок и… откинувшись назад, ждал прихода смерти. Мы знаем это потому, что в таком положении их и нашли… Детали могут отличаться, но в целом все случилось именно так.

Скотт стал мифологической фигурой. Необходимость в такой фигуре назревала уже давно. Через год началась Первая мировая война, и, как заметил один писатель спустя много лет после описанных событий, Скотт подал

своим соотечественникам пример стойкости… Среди нас сейчас так много героев, так много скоттов… совершающих бескорыстные жертвы, [и] теперь мы начинаем понимать, каков источник наших подвигов на кровавых полях… Фландрии и Галлиполи.

Эта традиция сохранялась еще очень долго. Норвежский чиновник на Шпицбергене, который видел, как приходили и уходили многочисленные экспедиции из самых разных стран, однажды заметил, что студенты британских университетов выделяются среди всех остальных – они, «кажется, хотят быть героями». Скотт продолжает вдохновлять людей на самоубийственную романтику и геройство. Его призрак пересекает национальные и государственные границы. Он стал эталоном классического мученика в гротескной и чуждой британскому менталитету культуре Советского Союза, где, по словам одного из писателей, в нем видят воплощение «борьбы до самого конца с силами судьбы, [как если бы] тракторист направлял свою машину на объятое пламенем пшеничное поле». Совершенно иная обстановка царила в Берлине 1930 года, в театре которого была поставлена пьеса о Скотте, созданная авангардным немецким драматургом Рейнхардом Герингом, – против воли леди Скотт, претендовавшей на роль хранительницы мифа. Эту функцию она навсегда сохранила за собой. Пьеса– заканчивалась такими строками: «Горе спорящему со своей судьбой! Бойтесь глупца, который хочет ее изменить!»

Вряд ли так можно сказать про Амундсена. Это Скотт отправился в путь, чтобы показать пример героизма. Амундсен просто хотел быть первым на полюсе.

На свои молитвы оба получили ответы.

Скотт рано заплатил свою цену.

А что же Амундсен?

В Америке, накануне получения известия о судьбе Скотта, он узнал о самоубийстве Хьялмара Йохансена.