История твоей жизни (сборник) - Тед Чан (2002)

Более интересным был тот факт, что гептапод B оказывал влияние на ход моих мыслей. Обычно для меня думать означало говорить внутренним голосом, то есть, по-научному, мои мысли были закодированы фонологически. Чаще всего мой внутренний голос говорил на английском, но это было необязательно. Летом после окончания школы я посещала интенсивные курсы по изучению русского языка. К концу лета я думала и даже видела сны на русском. Но это всегда был устный русский. С другими языками – то же самое: голос, безмолвно говорящий вслух.

Идея мыслить лингвистическим, но не фонологическим образом всегда привлекала меня. Родители одного моего друга были глухими; он вырос, пользуясь американским языком жестов, и говорил, что часто думает на амслене[27] вместо английского. Я гадала, каково это – иметь мысли, закодированные жестами, размышлять при помощи внутренних рук, а не внутреннего голоса. С гептаподом B я испытывала нечто столь же непривычное: мои мысли превращались в графически закодированные. Случались похожие на транс моменты, когда их выражал не внутренний голос; вместо этого перед моим мысленным взором возникали семаграммы, разраставшиеся, словно изморозь на стекле.

Мой язык становился более беглым, и структуры семаграмм теперь возникали полностью сформировавшимися, выражая сложные идеи. Однако мои мыслительные процессы от этого не ускорились. Вместо того чтобы рвануться вперед, мое сознание балансировало на грани симметрии, лежавшей в основе семаграмм. Семаграммы казались чем-то большим, нежели простой язык; это была почти мандала. Я заметила, что впадаю в транс, созерцая взаимозаменяемость исходных посылок и выводов. Не существовало обязательного способа соединения высказываний, «хода мысли»; все части рассуждения были одинаково сильны, все имели одинаковый приоритет.

Представитель Госдепартамента по имени Хосснер инструктировал американских ученых о планах работы с гептаподами. Мы сидели в комнате для видеоконференций и слушали его лекцию. Наш микрофон был выключен, чтобы мы с Гэри могли обмениваться комментариями, не перебивая Хосснера. Я опасалась, что Гэри испортит себе глаза, так часто он их закатывал.

– У них должна быть какая-то цель, раз они проделали такой путь, – звучал из колонок тоненький голос дипломата. – Слава богу, не похоже, чтобы их целью было завоевание. Но если не это, то что? Они разведчики? Антропологи? Миссионеры? Каковы бы ни были их мотивы, им что-то от нас нужно. Возможно, это полезные ископаемые нашей Солнечной системы. Возможно, информация о нас самих. Возможно, право читать людям проповеди. Но что-то точно есть.

– Мое мнение таково: возможно, торговля и не является их мотивом, но это не значит, что мы не можем торговать. Нам просто нужно узнать, почему они здесь и что им от нас требуется. Получив эту информацию, мы сможем начать торговые переговоры.

– Должен подчеркнуть, что нашим отношениям с гептаподами необязательно быть враждебными. Это не та ситуация, когда каждая их победа оборачивается нашим поражением, или наоборот. Если будем вести себя правильно, обе стороны могут оказаться в выигрыше.

– Хочешь сказать, это кооперативная игра? – с насмешливым недоверием спросил Гэри. – Боже ты мой.

– Кооперативная игра.

– Что? – Ты изменишь курс, вернувшись из спальни.

– Когда обе стороны могут выиграть. Я только что вспомнила, это называется кооперативная игра.

– Точно! – скажешь ты, записывая название на ноутбуке. – Спасибо, мама!

– Похоже, я все-таки знала, – замечу я. – Все эти годы с твоим отцом не прошли даром.

– Я знала, что ты знаешь, – скажешь ты. Внезапно порывисто обнимешь меня, и твои волосы будут пахнуть яблоками. – Ты лучшая.

– Луиза?

– М-м? Прости, я отвлеклась. Что ты сказал?

– Я спросил, что ты думаешь о нашем мистере Хосснере?

– Предпочитаю о нем не думать.

– Я тоже пробовал игнорировать правительство, вдруг оно куда-нибудь денется? Не делось.