Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Румынские части отличались какой-то патологической шпиономанией. Они панически боялись вражеских лазутчиков. Даже вспышки дизентерии румынские офицеры считали происками коварного неприятеля. «Русские агенты, – говорилось в директиве 1-й румынской пехотной дивизии, – производят массовое отравление продовольствия и воды в тылу, чтобы нанести урон нашим войскам. Они используют мышьяк, одного грамма которого достаточно, чтобы убить десять человек».[419] Яд предположительно находился в спичечных коробка́х, а «агенты» определялись как женщины, а также повара и их помощники, имеющие отношение к приготовлению пищи.

Немцев, вынужденных иметь дело с союзниками, приводило в ужас то, как румынские офицеры обращались со своими подчиненными. К солдатам они относились как «господа к рабам».[420] Лейтенант Штольберг, кстати австрийский граф, писал об этом так: «Помимо всего прочего они нисколько не интересуются своими солдатами. И самое главное – сами румыны офицеры никудышные…»[421] Ефрейтор-сапер из 305-й пехотной дивизии свидетельствует, что на румынских полевых кухнях готовили три вида блюд – одни для офицеров, вторые для унтер-офицеров и третьи для солдат, которым почти ничего не оставалось.

Натянутые отношения между союзниками приводили к постоянным ссорам. «Чтобы не допустить в будущем новых печальных инцидентов и недопонимания между румынскими и немецкими солдатами, чья дружба скреплена кровью, пролитой на поле боя во имя общего дела, нам следует устраивать встречи, обеды, вечеринки, праздники и так далее, чтобы между румынскими и немецкими частями установились более прочные духовные связи»,[422] – командующий 3-й румынской армией не нашел ничего лучшего, чем давать такие советы.

В начале осени 1942 года у разведки Красной армии были только смутные предположения относительно того, какая роль в вермахте отводится «хиви». Среди них действительно имелись добровольцы, но в основном это были советские военнопленные, набранные в лагерях, чтобы восполнить нехватку личного состава, в первую очередь вспомогательного персонала, однако впоследствии «хиви» все чаще задействовали для выполнения боевых задач.

Полковник Гроскурт, начальник штаба 11-го корпуса, стоявшего тогда в большой излучине Дона, писал генералу Беку: «Крайне тревожно, что мы вынуждены усиливать свои боевые части русскими военнопленными, которым уже доверяют оружие. Это очень нелепая ситуация – чудовище, с которым мы сражаемся, теперь живет рядом с нами».[423] Во вспомогательных частях 6-й армии, приданных дивизиям, воюющим на передовой, насчитывалось более 50 000 русских – больше четверти от их общей численности.[424] В 71-й и 76-й пехотных дивизиях к середине ноября было по 8000 «хиви» – примерно столько же, сколько немецких солдат. Данных относительно того, сколько «хиви» придали резервным соединениям армии Паулюса, нет, но, по некоторым оценкам, их могло быть более 70 000 человек.

«Русских в немецкой армии можно разделить на три группы, – показал на допросе один взятый в плен «хиви». – Первая – казаки, мобилизованные немецкими властями. Это отдельные части, они несут вспомогательную службу в немецких дивизиях. Вторая группа – добровольцы из числа местных жителей и русских военнопленных, а также солдат Красной армии, перешедших к немцам. Эти носят немецкую форму, но имеют свои знаки различия. Они едят то же самое, что немецкие солдаты, и приданы немецким полкам. А третья – русские военнопленные, которые выполняют грязную работу на кухне, на конюшнях и так далее. К этим трем категориям относятся по-разному. Естественно, самое лучшее отношение к добровольцам. Простые солдаты обращались с нами хорошо. А вот офицеры и унтер-офицеры австрийской дивизии относятся к перебежчикам намного хуже».[425]