Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Бессчетные подвиги, совершенные простыми солдатами, остались невоспетыми. Даже по свидетельствам политработников, это был «настоящий массовый героизм».[449] Безусловно, имелись и примеры личного мужества, о которых узнала вся страна. Например, командир роты 37-й гвардейской дивизии лейтенант Гончар и четверо его бойцов, у которых был всего один трофейный пулемет, отразили несколько немецких атак. Никто не знает, сколько красноармейцев погибло в тот день… Известно только, что ночью через Волгу переправили 3500 раненых. Конечно, и медицинская служба понесла огромные потери, поэтому многим раненым пришлось добираться до берега самим, ползком или поддерживая друг друга.

Нет сомнений, что командиры немецких частей и соединений, остававшихся в степи около Сталинграда, хотели знать о происходящем в городе. «Заводы и жилые дома, все, что выше фундамента, рушится под шквалом бомб, – писал генерал Штрекер другу, – однако русские используют эти новые развалины для укрепления своих оборонительных позиций».[450] В некоторых батальонах оставалось всего по 50 человек. По ночам солдаты переправляли в тыл тела своих убитых товарищей – им еще предстояло обрести последнее пристанище. В адрес командиров все чаще слышались раздраженные высказывания. «Наш генерал, – писал домой рядовой 389-й пехотной дивизии, – позавчера получил Рыцарский крест. Его заветная мечта сбылась».[451]

На протяжении шести дней боев начиная с 14 октября самолеты люфтваффе непрерывно бомбили и обстреливали переправы через Волгу и позиции советских войск. Можно сказать, что не было ни минуты, когда над их головами не висели бы немецкие бомбардировщики. В своем донесении в Москву политическое управление Сталинградского фронта отмечало: «Необходима помощь нашей истребительной авиации».[452] Не было ли это упреком ставке в том, что бо́льшая часть авиации Красной армии находится под Москвой и на других направлениях? В 8-й воздушной армии осталось меньше 200 боевых машин всех типов, из них лишь два десятка истребителей, однако даже немецкие пилоты уже разделяли подозрения наземных войск в том, что защитники Сталинграда непобедимы. «Я не могу понять, – писал домой один летчик, – как люди могут выжить в таком аду, однако русские прочно засели в развалинах, подвалах, воронках и хаосе стальных скелетов, бывших когда-то заводскими цехами».[453] Кроме того, и командование люфтваффе, и пилоты понимали, что вскоре эффективность их действий резко снизится, ведь продолжительность светового дня уменьшалась, а погодные условия ухудшались.

В результате прорыва немецких войск к Волге южнее Сталинградского тракторного завода некоторые части русских оказались отрезаны от своих. Тем не менее остатки 112-й стрелковой дивизии и бригад народного ополчения продолжали противостоять частям 14-го танкового корпуса, наступавшего с севера и запада. Окруженные части 37-й гвардейской стрелковой дивизии Жолудева сражались за каждый метр земли тракторного завода. Разрозненные остатки других соединений были оттеснены на юг. Главной угрозой для 62-й армии мог стать прорыв немцев вдоль берега Волги, в результате которого она оказалась бы окруженной с тыла.

Новый командный пункт Чуйкова постоянно подвергался обстрелам и атакам. Вступать в бой приходилось даже бойцам охраны штаба. Связь с тылом была очень плохая, и командующий 2-й армией попросил разрешения переправить часть своего штаба на левый берег. Сам Чуйков и весь военный совет должны были остаться на правом берегу. Еременко и Хрущев, прекрасно понимавшие, какой будет реакция Сталина на такую просьбу, категорически отказали.