Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Пораженческие настроения не были единичными. Политработников, подозрительность которых скорее напоминала паранойю, обеспокоили результаты проверки писем, проводимой органами НКВД. «В одной только 62-й армии за первую половину октября военная тайна разглашалась в 12 747 письмах, – докладывало в Москву политуправление фронта. – В некоторых письмах содержатся явные антисоветские заявления, восхваление фашистской армии и неверие в победу Красной армии».[467] Приводились выдержки из нескольких писем. «Сотни, если не тысячи людей погибают каждый день, – писал один красноармеец своей жене. – Все так тяжело, что я не вижу выхода. Можно считать, Сталинград уже сдали». Большинство гражданского населения России в тылу жило впроголодь – люди варили похлебку из крапивы и лебеды, но и на фронте продовольствия не хватало. Солдат 245-го стрелкового полка писал своим родным: «У вас, должно быть, кричат, что все должно быть для фронта, но у нас нет ничего. Еда отвратительная, и ее мало. Все, что говорят, неправда». Любая откровенность в письмах могла стать роковой. Лейтенант, написавший, что немецкие самолеты очень хорошие, «…наши зенитчики сбивают только единицы», тут же был объявлен предателем.

Опасность исходила не только от цензоров. Один наивный 18-летний украинский парень, направленный в дивизию Родимцева, сказал своим товарищам, что не все, что говорят о враге, правда. «На оккупированной территории у меня остались отец и сестра, и немцы там никого не убивают и не грабят. Они хорошо обращаются с людьми. Моя сестра работала у немцев».[468] Дальше ему задавали вопросы уже в особом отделе. В Москву ушло донесение: «Идет следствие».

И все-таки политические репрессии в РККА стали слабее. Сталин, всеми силами пытавшийся укрепить боевой дух своих войск, вспомнил о славном боевом прошлом русской армии. Для высшего командного состава были учреждены награды, напомнившие о подвигах ее великих полководцев, – ордена Кутузова и Суворова, но самой значимой переменой стал приказ № 307 от 9 октября 1942 года, восстанавливающий в армии единоначалие. Роль политруков была понижена до воспитательной работы.

Комиссары и до этого знали, как сильно презирают и ненавидят их офицеры. Теперь это презрение многие даже не считали нужным скрывать. По слухам, наиболее оскорбительно вели себя офицеры авиационных полков. Политическое управление Сталинградского фронта сетовало на сложившееся «абсолютно неправильное отношение»,[469] ведь один командир полка сказал своему начальнику политотдела: «Без моего разрешения ты не имеешь права входить и обращаться ко мне».[470] Бытовых привилегий у политработников больше не было – теперь они были вынуждены питаться вместе с простыми солдатами. Даже младшие лейтенанты осмеливались спрашивать, почему комиссары должны получать офицерский денежный аттестат, если они «больше ни за что не отвечают, только читают газеты и спят».[471] Политотделы стали рассматривать как ненужные придатки. Могли ли комиссары с этим смириться? Добронин, несомненно желая получить поддержку, писал Щербакову, что все это ведет к «контрреволюционным высказываниям».[472] При этом еще в начале октября он докладывал, что один солдат сказал: «Вот придумали ордена Кутузова и Суворова. А если снова появится Георгиевский крест, тут и советской власти конец».[473]