Сталинград - Энтони Бивор (1998)

В рождественский вечер командир батальона Ребера, талантливый пианист, отдал больным и раненым припасенную для особого случая бутылку шампанского, но, как только им наполнили кружки, снаружи начали рваться снаряды. Все бросились на пол, и шампанское расплескалось. Врач схватил медицинскую сумку и выбежал из землянки, чтобы посмотреть, есть ли жертвы. Один человек был убит и трое ранены… Погибший за минуту до этого пел – его последними словами стали: «O du fröhliche!»[745] У всех испортилось настроение, и праздник пошел насмарку. А рано утром 25 декабря 16-я танковая дивизия и 60-я мотопехотная подверглись массированной атаке советских войск.

В ту ночь многие пели «Stille Nacht, heilige Nacht».[746] Солдаты «распевали ее хриплыми голосами в землянках, освещенных составленными вместе огарками свечей».[747] Многие всхлипывали, вспоминая дом, родных. На генерала Штрекера, обходившего передовые позиции, это произвело глубокое впечатление. «Среди грохота войны звучит “Stille Nacht”… Это Рождество показало, что такое настоящее солдатское братство».[748] И солдат тронуло то, что генерал, а за ним и другие офицеры пришли к ним. Фельдфебель-танкист через несколько дней писал домой: «Командир дивизии предложил нам выпить из своей фляжки и подарил плитку шоколада».[749]

Солдаты тех частей, которые не подвергались атакам, собирались в землянке, где было радио, чтобы послушать «Рождественскую программу великой Германии». К их удивлению, диктор вдруг объявил: «Говорит Сталинград!» Вслед за этим, якобы с берегов Волги, хор запел «Stille Nacht, heilige Nacht». Одни посчитали эту ложь оправданной в данных обстоятельствах, другие были возмущены. Последние сочли это обманом не только их семей, но и всего немецкого народа. Геббельс уже успел провозгласить праздник «истинным немецким Рождеством» – очевидно, такое определение подразумевало аскетизм и выполнение своего долга при любых обстоятельствах, а возможно, в какой-то степени готовило нацию к известиям о грядущей трагедии под Сталинградом.

Запись, сделанная рождественским утром в боевом журнале 6-й армии, гласит: «За последние сорок восемь часов не прилетело ни одного самолета с провиантом [это не совсем так]. Запасы продовольствия и горючего подходят к концу».[750] В тот же день Паулюс отправил в штаб группы армий «Дон» тревожное сообщение, которое должны были передать генералу Цейтцлеру: «Если мы в ближайшие несколько дней не получим снабжение в увеличенных объемах, следует ожидать резкого повышения смертности от истощения».[751]

В штабе 6-й армии понимали, что продолжавшийся весь предыдущий день снежный буран сильно затруднил действия транспортной авиации. О прорыве танков Баданова и захвате аэродрома в Тацинской им еще не было известно. О том, что четыре советские армии начали контрнаступление и остановили дивизии Гота, Манштейн им тоже не сообщил. 26 декабря осажденная армия Паулюса наконец получила 108 тонн грузов. Среди них было 10 тонн конфет к празнику, но ни капли горючего.

В свободные минуты солдаты, как правило, писали письма домой. Теперь эти послания часто были полны тоски, но в каждом все еще сквозила надежда. «В душе все мы продолжаем надеяться на то, что все изменится к лучшему»,[752] – делился с родными врач 44-й стрелковой дивизии. Он говорил от лица многих, однако, несомненно, более осведомленный командующий 6-й армией вряд ли бы подписался под этими словами. Несколько дней спустя Паулюс писал своей жене: «Естественно, Рождество получилось не слишком радостным. В тяжелые времена лучше избегать празднеств… Пожалуй, ждать многого от судьбы нам не приходится».[753]