Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Атака советских танков на Тацинскую нанесла немецкому транспортному воздушному флоту существенный урон. Вообще, исправных самолетов оставалось все меньше и меньше. К тому же новый аэродром под Сальском находился на расстоянии свыше 300 километров от «Питомника», то есть на пределе дальности полета Ю-52, поэтому использовать самолеты с плохими двигателями было опасно. Положение было безвыходным, и люфтваффе задействовало свои самые большие транспортные самолеты – четырехмоторные «Фокке-Вульфы-200», способные взять до шести тонн, и «Юнкерсы-290», в которые удавалось загрузить до десяти тонн, однако они были слишком уязвимыми, и им недоставало надежности старой трехмоторной «тетушки Ю». После того как в середине января угроза нависла и над Сальском, оставшиеся Ю-52 пришлось перебросить на северо-запад – на аэродром «Зверево» недалеко от города Шахты. Его и назвать-то аэродромом трудно – в «Звереве» была лишь одна взлетно-посадочная полоса из плотно утрамбованного снега, устроенная прямо посреди поля. И никаких вспомогательных построек – экипажам и наземному персоналу приходилось жить в палатках и сложенных из снега домиках.

В воздухе главной проблемой становилось обледенение, в то время как на земле труднее всего было запустить на морозе двигатели. Сильные снегопады нередко приводили к отмене полетов, ведь каждый самолет приходилось откапывать из сугробов. Противовоздушная оборона в «Звереве» была слабой, и 18 января советским бомбардировщикам и истребителям, налетавшим в течение дня волнами, удалось уничтожить на земле 50 «юнкерсов». Это была одна из первых эффективных операций советской авиации, которой по-прежнему не хватало уверенности в собственных силах.

Рихтгофен и Фибиг с самого начала знали, что им придется заниматься заранее обреченным на провал делом. На понимание со стороны руководства им рассчитывать не приходилось. «Моя вера в наше высшее командование упала ниже нуля»,[795] – признался 12 декабря Рихтгофен генералу Йешоннеку, начальнику штаба люфтваффе. Неделю спустя, узнав, что Геринг заверил Гитлера в том, что ситуация со снабжением войск под Сталинградом не так уж и плоха, Рихтгофен записал в своем дневнике: «Не говоря уже о том, что его фигуре пошла бы на пользу неделя-другая пребывания в “котле”, приходится признать: или мои донесения никто не читает, или им никто не верит».[796]

Геринг, никогда не страдавший отсутствием аппетита, вовсе не собирался ограничивать свой рацион, а вот генерал Цейтцлер в знак солидарности с голодающими войсками под Сталинградом сократил собственный рацион до их нормы. Если верить Альберту Шпееру, личному архитектору Гитлера, рейхсминистру вооружений и военного производства, всего за две недели начальник штаба сухопутных войск похудел почти на 12 килограммов. Гитлер узнал об этом демарше от Мартина Бормана и приказал Цейтцлеру прекратить опасный эксперимент. Тем не менее это произвело на него впечатление – «в честь героев Сталинграда»[797] фюрер запретил пить в своей ставке шампанское и коньяк.

Подавляющее большинство гражданского населения Германии понятия не имело о том, что 6-я армия находится на грани разгрома. «Надеюсь, вы скоро вырветесь из окружения, – написала в середине января одна молодая женщина своему жениху. – Как только это произойдет, тебе, наверное, сразу дадут отпуск».[798] Глава отделения нацистской партии в Билефельде в это же время, поздравляя генерала Эдлера фон Даниэльса с рождением первенца, получением Рыцарского креста и присвоением очередного звания, добавил, что с нетерпением ждет его скорейшего возвращения в Германию.[799]