Сталинград - Энтони Бивор (1998)

Четкой линии фронта не было. При глубине обороны, местами не превышающей нескольких сотен метров, штабы оказывались почти такими же уязвимыми, как и передовые позиции. «Разрывы снарядов над нашим командным пунктом стали обычным делом, – писал своему другу из госпиталя полковник Тимофей Вишневский, командир артиллерийского дивизиона 62-й армии. – Когда я покидал блиндаж, повсюду слышались автоматные очереди. Казалось, что немцы вокруг нас».[339] Случай, о котором упоминает Вишневский, был неординарным даже во всем этом хаосе. Тогда немецкий танк подъехал вплотную к выходу из штаба и перегородил единственный выход из него. Вишневский и его офицеры сумели прорыть лаз до оврага с противоположной стороны и вылезти из блиндажа. Полковник в этот день был тяжело ранен. «Мое лицо полностью обезображено, – сокрушался он. – Теперь успеха у женщин мне не видать».

Немецким командным пунктам в сентябре и октябре почти ничего не угрожало. Метровый слой земли поверх бревенчатого наката служил надежной защитой даже от «катюш». Единственной реальной опасностью было прямое попадание крупнокалиберного снаряда с противоположного берега Волги. Командиры дивизий и полков устраивались с максимальным комфортом. Нередко рядом с ящиком марочного вина или коньяка, привезенного из Франции, стоял патефон. Правда, было душно, поэтому некоторые офицеры надевали вместо форменных брюк спортивные или даже теннисные шорты. К тому же их обмундирование кишело паразитами.

Совсем иными были условия жизни немецких солдат. С приближением опасного темного времени суток они желали друг другу не «доброй ночи», а «безопасной ночи». Утром солдаты выбирались на улицу, промерзшие до костей, и старались хоть немного согреться, поймав на дне окопа скупые лучи осеннего солнца. Радуясь, что ночь миновала, немцы начинали выкрикивать угрозы и оскорбления. «Русские, ваше время вышло!» или «Эй, рус, буль-буль, сдавайся!». Им постоянно хотелось сбросить советские войска в Волгу, где те потонут, как объятое паникой стадо.

Во время передышек между боями красноармейцы тоже стремились погреться на солнце, там, где их не мог достать огонь вражеских снайперов. Окопы нередко напоминали «мастерские жестянщика»: из гильз от снарядов с помощью тряпки, выполнявшей роль фитиля, мастерили керосиновые лампы, а из гильз от патронов делали зажигалки. Бойцы очень страдали из-за скудного пайка махорки. Знатоки утверждали, что хорошие самокрутки получаются только из газетной бумаги, и ни из какой другой. Считалось, что типографская краска придает махорке особый вкус. «Курить в бою можно, – заявил Симонову один солдат, наводчик противотанкового ружья. – Вот промахнуться по цели нельзя. Промахнешься один раз – и больше уже никогда не затянешься самокруткой».

Еще важнее махорки была водка. Ежедневный «наркомовский» паек составлял 100 граммов. Когда приходила пора разливать водку, все умолкали, не отрывая взгляд от бутылки. Напряжение боев было так велико, что пайка не хватало, и солдатам приходилось искать другие источники, чтобы утолить свои потребности. Иногда им удавалось раздобыть медицинский спирт. Пользовался спросом технический и даже антифриз. Их пили после того, как пропускали через угольный фильтр противогаза. Многие солдаты во время прошлогоднего отступления свои противогазы бросили, поэтому те, у кого это снаряжение осталось, оказались в выгодном положении. Последствия употребления технических жидкостей нередко бывали гораздо хуже, чем просто головная боль с похмелья. Как правило, солдаты все-таки поправлялись, поскольку были молодыми и здоровыми и пили антифриз не так уж часто, однако те, кто им злоупотреблял, рисковали ослепнуть.