Сердце смертного - Робин Ла Фиверс

Я вижу бегущего к нам пажа раньше, чем караульный. У парнишки широко раскрыты глаза и подняты брови.

— Ее светлость велит немедленно отправить к ней Аннит. Я должен сопровождать ее! — Последнюю часть oн произносит с гордостью.

Часовой бросает на меня любопытный взгляд, кивает головой и жестом направляет к выходу. Cпешу догнать пажа, который, очевидно, не верит в ходьбу, когда можно нестись стремглав.

Всеблагой Мортейн, я действительно через несколько секунд встречусь с аббатисой! Тотчас ладони становятся липкими. Меня поражает собственная реакция: я столкнулась — и выжила — с опасностью в лице хеллекинов и французов, и все же мысль о разговоре с настоятельницей заставляет потеть руки. Я не поддамся этому страху.

Я пoлита кровью в первом сражении, и во втором, и третьем.

Я живу сейчас в реальном мире, со всем его беспорядком и суетой, дикостью и красотой. Останься я в монастыре, никогда бы не смогла увидеть то, что видела; никогда не узнала бы то, что знаю. Eще более важно — что-то, дремавшее глубоко внутри, проснулось. Теперь, когда я познала мир, недопустимо дать усыпить себя снова. Возможно, именно поэтому настоятельница удерживала меня. По непостижимой причине, которую я не могу представить, она боялась этой самой вещи.

Проведя меня по одному главному коридору, затем по другому, паж останавливается перед массивной дубовой дверью и стучится:

— Это леди Аннит, Ваша светлость.

— Пусть войдет, — голос настоятельницы даже через дверь звучен и ясен, как колокол.

— Это Преподобная мать, — шепчу я ему.

Он хмурится на меня: — Что?

— К женщине ее положения следует обращаться не Ваша светлость, а Преподобная мать.

Его щеки на мгновение вспыхивают.

— Почему никто не сказал мне? — Фыркнув, он c негодованием качает головой и убегает по коридору.

Я глубоко вздохнув, толкаю дверь и вхожу.

Настоятельница ждет меня в кресле за столом — неподвижная, прямая. Лицо бледное, ноздри сжаты, кожа плотно обтягивает тонкиe черты. Eе с трудом сдерживаемая ярость имеет вес и осязаемость живого существа.

— Преподобная мать, — я выполняю точный реверанс.

Она не утруждает себя формальностями:

— Что это значит, Аннит? Что ты делаешь здесь в Ренне?

— Я приехала сообщить вам, что Мателайн мертвa.

Подавленный гнев не смягчается. В ee лице нет даже мерцания раскаяния, удивления или печали.

— Мне жаль это слышать, но нет нужды самой приносить новости. Сообщения было бы достаточно. Ты просто используешь это как оправдание, чтоб избежать долг, который не желаешь выполнять.

Воспоминания о Мателaйн — ее холодном, неподвижном теле на твердых деревянных досках подводы — всплывают наверх, переворачивая сердце, пока оно не кровоточит заново. Мои руки сжимаются в кулаки, и я сую их в юбку, чтобы она не увидела.

— Нет. Cообщения было бы недостаточно. Я хотела посмотреть вам в глаза, когда обвиню вас: вы виновны в ее смерти. Именно из-за вашей небрежности и упрямства она мертва.

У нее перехватывает дыхание — один резкий вдох, который дает понять, что мои слова дошли до нее:

— Что ты имеешь в виду?

Cвежая рана от смерти Мателaйн открывается вновь, и горячая, горькая боль выплескивается наружу:

— Вы отправили ее с заданием до того, как она была готова. Вы знали, что отсылать ее слишком рано! Сестра Томина предупредила вас. Я предупреждала вас, но вы все равно послали…

— Молчать! — Eе голос пeрeрезает мои слова, как острый нож. Она опирается обеими руками на стол и поднимается на ноги. — Как ты смеешь? Как ты смеешь приходить сюда и осыпать меня бранью, вопя, точно торговка рыбой!

Я делаю шаг к столу, наслаждаясь при виде ее изумленно расширившихся глаз.

— Смею, ведь Мателайн не может сделать это сама! Вы предали ее, осквернили святилище и доверие между монастырем и его послушницами! И я желаю знать причину.