Королева - Салли Беделл Смит (2013)

Процесс выбора вызвал недовольство в прессе и среди политиков обеих партий. Несмотря на постоянно провозглашаемую конституционность своих действий, Макмиллан, единодушно утверждали критики, подставил королеву, вынудив ее, по сути, последовать совету отставного премьера. Он мог сколько угодно говорить, что пытался соблюсти королевскую прерогативу, однако эти выборы положили конец традиции, при которой лидера тори назначал монарх. Вскоре после инцидента партия приняла новые правила назначения руководителя выборным путем, взяв пример с лейбористов.

Макмиллана и близкий к нему “влиятельный круг” (69) аристократов обвиняли в узурпации решения, которое должно приниматься на основе более широкой выборки. Однако часть вины возлагалась и на Елизавету II – за неспособность организовать независимый сбор голосов за пределами кабинета, особенно после почти аналогичного недовольства на выборах 1955 и 1957 годов, а также за непротивление антибатлеровской пропаганде Макмиллана. До сегодняшнего дня это решение остается самым спорным из всех ею принятых, необъяснимой потерей тонкого политического чутья, которое она выработала за двенадцать лет царствования.

Придворные советники склонялись к мысли, что она и сама предпочла бы Дуглас-Хьюма. Батлер представлялся ей “слишком чужим” и “слишком сложным” (70), тогда как Дуглас-Хьюм был очередным “старым итонцем”, таким же воспитанником эксцентричного сэра Генри Мартена и давним другом семьи, с которым они не раз встречались в охотничьих угодьях шотландских резиденций. Худой почти до прозрачности, новый премьер-министр был хрестоматийным джентльменом и увлекался флористикой. Дэвид Брюс называл его “умопомрачительно комичным” (71).

В официальной обстановке Елизавете II тоже доводилось с ним встречаться и до премьерства – не только как с министром макмиллановского кабинета, но и как с высокопоставленным пэром, которому на открытии парламента доставалась честь нести на жезле церемониальную шапку. Он занял прогрессивную позицию, когда в 1957 году предложил в палате лордов законопроект о пожизненном пэрстве, сыронизировав при этом, что “принять в лоно парламента женщин – это самый что ни на есть мужской поступок для пэра” (72). В число его достоинств входил и широкий внешнеполитический кругозор, строящийся, среди прочего, на целом годе штудирования марксистских трудов (включая “Капитал”), когда в юности ему пришлось лежать с туберкулезом позвоночника. Королеву он воспринимал как “доброжелательного директора школы, принимающего у себя в кабинете главного старосту” (73), умеющего внимательно выслушать, задать точные вопросы и озаботиться обозначенными проблемами.

Макмиллан ушел в отставку шестидесятидевятилетним, и ему было отведено еще двадцать три года активной жизни. Королева написала ему длинное проникновенное письмо в период послеоперационной реабилитации, благодаря за то, что он был ее “проводником и опорой в лабиринтах международной политики, а также наставником во многих злободневных вопросах, касающихся конституции и социально-политической жизни моего народа” (74). Она предложила ему графский титул как возможность “продолжать участие в общественной жизни в рядах верхней палаты” (75), а также орден Подвязки, но Макмиллан довольно надменно отказался от обоих знаков признания. Более чем через два десятилетия, в свой девяностолетний юбилей, он наконец сдался и принял титул графа Стоктона, дарованный лично ее величеством, – один из редчайших для конца XX века случаев учреждения наследственного пэрства.