Убить пересмешника - Харпер Ли (1964)

– Только смотрите, малыши, теперь не выдайте меня, ладно? Не то погибло мое честное имя.

– Так что же, вы пьете из этого пакета просто кока-колу? Самую обыкновенную кока-колу?

– Совершенно верно, мэм, – сказал мистер Реймонд. От него хорошо пахло: кожей, лошадьми, хлопковым семенем. И на нем были высокие сапоги, таких в Мейкомбе никто больше не носил. – Только это я и пью… как правило.

– Значит, вы просто притворяетесь пья… – Я прикусила язык. – Прошу прощения, сэр. Я не хотела…

Мистер Реймонд фыркнул – он ни капельки не обиделся, – и я постаралась найти слова повежливее:

– А почему же вы так все делаете не так?

– Почему… а, ты хочешь знать, почему я притворяюсь? Что ж, это очень просто, – сказал он. – Некоторым не нравится, как я живу. Конечно, я могу послать их к черту: не нравится – и не надо, мне плевать. Мне и правда плевать. Но я не посылаю их к черту, понятно?

– Нет, сэр, непонятно, – сказали мы с Диллом.

– Видите ли, я стараюсь дать им повод, чтоб они не зря бранились. Людям куда приятней браниться, если у них есть повод. Приедешь в город – а приезжаю я не часто, – идешь и качаешься, нет-нет да и отхлебнешь вон из этого пакета, ну, люди и говорят – опять этот Дольфус Реймонд под мухой, где же пьянице отказаться от своих привычек. Где уж ему с собой сладить, вот он и живет не как люди.

– Это нечестно, мистер Реймонд, представляться еще хуже, чем вы есть…

– Верно, нечестно, зато людям так куда удобнее. Скажу тебе по секрету, мисс Финч, не такой уж я пьяница, но ведь им вовек не понять, что я живу, как живу, просто потому, что мне так нравится.

Наверно, мне не следовало слушать этого грешника, ведь у него дети – мулаты, а ему даже не совестно, но уж очень мне было интересно. Никогда еще я не встречала человека, который нарочно возводил бы на себя напраслину. Но почему он доверил нам свой самый большой секрет? Я так и спросила.

– Потому что вы дети и можете это понять, – сказал он. – И потому что я слышал вон его… – Он кивнул на Дилла. – Ему пока еще невтерпеж смотреть, если кому-то плохо приходится. Вот подрастет, тогда не станет из-за этого ни плакать, ни расстраиваться. Может, ему что и покажется, ну, скажем, не совсем справедливым, но плакать он не станет, еще несколько лет – и не станет.

– О чем плакать, мистер Реймонд? – Дилл вспомнил, что он мужчина.

– О том, как люди измываются друг над другом и даже сами этого не замечают. О том, как белые измываются над цветными и даже не подумают, что цветные ведь тоже люди.

– Аттикус говорит, обмануть цветного в десять раз хуже, чем белого, – пробормотала я. – Говорит, хуже этого нет ничего на свете.

– Ну, бывает и похуже… – сказал мистер Реймонд. – Мисс Джин-Луиза, твой папа не такой, как все, ты этого еще не понимаешь, ты пока слишком мало видела на своем веку. Ты даже наш город еще толком не разглядела, но для этого тебе достаточно сейчас вернуться в зал суда.

И тут я спохватилась: ведь мистер Джилмер, наверно, уже всех допросил. Я поглядела на солнце, оно быстро опускалось за крыши магазинов на западной стороне площади. Я сама не знала, что выбрать, что интереснее – мистер Реймонд или пятая сессия окружного суда.

– Пошли, Дилл, – сказала я наконец. – Тебе уже получше?

– Ага. Рад был познакомиться, мистер Реймонд, спасибо за питье, оно отлично помогает.

Мы перебежали площадь, взлетели на крыльцо, потом по лестнице и пробрались на галерею. Преподобный Сайкс сберег наши места.

В зале было тихо, и я опять подумала – куда же подевались все младенцы? От сигары судьи Тейлора виднелся только один кончик; мистер Джилмер за своим столом что-то писал на желтых листках, кажется, он старался обогнать секретаря – у того рука так и бегала по бумаге.

– Ах, чтоб тебе! – пробормотала я. – Прозевали.