Убить пересмешника - Харпер Ли (1964)

Том Робинсон давал показания, а я вдруг подумала: видно, эта Мэйелла Юэл все равно что одна на свете. Страшила Рэдли и то не такой одинокий, хоть он и сидит двадцать пять лет взаперти. Когда Аттикус спросил, есть ли у нее друзья, она даже и не поняла, а потом подумала – он над ней насмехается. Она такая жалкая, все равно как мулаты, про которых говорил Джим: белые с ней не знаются, потому что она живет со свиньями, а негры – потому что она белая. Она не может водить компанию с неграми, как мистер Дольфус Реймонд, у нее ведь нет своей земли на берегу, и она не из хорошей семьи. Про Юэлов никто не скажет: «Это у них в роду». Мейкомб им дает пособие, подарки на Рождество и ждет, чтоб ему за это в ножки кланялись. Один Том Робинсон, наверно, и обходился с ней по-человечески. А она говорила – он ее одолел, и, когда показания давала, смотрела на него, как на самую грязную грязь. Тут я услышала голос Аттикуса:

– Случалось ли вам когда-либо вторгаться на участок Юэлов? Заходили вы когда-нибудь на их участок без особого приглашения от кого-либо из хозяев?

– Нет, сэр, никогда, мистер Финч. Как можно, сэр!

Аттикус нам не раз объяснял, как понять, говорит свидетель правду или лжет, тут главное даже не смотреть на него, но слушать. Так я и сделала: на один вопрос Том три раза сказал «нет», но сказал спокойно, не хныкал, не канючил, и я ему поверила, хоть он и говорил больше, чем надо. Видно было, что он порядочный негр, а порядочный негр никогда не пойдет в чужой двор, если его не звали.

– Что произошло с вами, Том, вечером двадцать первого ноября прошлого года?

Внизу в зале все разом вздохнули и подались вперед. И негры позади нас тоже.

Кожа у Тома была совсем черная, но не блестящая, а как тусклый бархат. На черном лице блестели белки глаз, и, когда он говорил, зубы так и сверкали. Не будь он калекой, он был бы прямо красивый.

– Иду я в тот вечер домой, мистер Финч, – начал он. – А мисс Мэйелла стоит на крыльце, она вам так и сказала. У них было больно тихо, а почему – я не знал. Я иду и удивляюсь, отчего это тихо, а она меня кликнула, велела зайти помочь. Я и вошел во двор, поглядел кругом, думал, надо дров нарубить, а их не видать, а она говорит: нет, говорит, у меня для тебя в доме дело есть. Дверь соскочила с петель, а зима на носу. Я спросил у мисс Мэйеллы отвертку. А она говорит – отвертка найдется. Ну, я поднялся на крыльцо, а она говорит – иди в дом. Вошел я, поглядел дверь и говорю – мисс Мэйелла, а дверь вроде в порядке. Отворил дверь, затворил – и петли в порядке. А она взяла да и захлопнула дверь. Я все думал, мистер Финч, почему это так тихо, а тут понял, детишек-то ни одного нет, и спрашиваю – мисс Мэйелла, а куда ж все детишки подевались? (Черное лицо Тома начало блестеть, и он провел рукой по лбу.) Я спрашиваю, куда, мол, все детишки подевались? – повторил он, – а она эдак засмеялась… и говорит – в город пошли, мороженое есть. Полный год я им копила семь пятаков, а все ж таки накопила. Все пошли в город.

Тому было явно не по себе, и не оттого, что он вспотел.

– А вы ей что на это ответили, Том? – спросил Аттикус.

– Я ответил вроде того, что ловко это вы с ними, мисс Мэйелла. А она говорит – ты так думаешь? Только она, видно, меня не поняла… Я-то думал, какая она ловкая, что накопила денег, и какая добрая к детишкам.

– Понимаю вас, Том, – сказал Аттикус. – Продолжайте.

– Ну, я сказал – я пойду, раз у вас для меня работы нет, а она говорит – есть. Я спросил – какая? А она велела – влезь вон на стул и сними тот ящик с гардароба.

– Не с того гардероба, который вы порубили на дрова? – спросил Аттикус.

Том улыбнулся:

– Нет, сэр, это другой. Высокий, под самый потолок. Я снял ящик, стал слезать, а она… она вдруг взяла да… да и обхватила меня, мистер Финч. Я до того напугался, спрыгнул, стул и опрокинулся… Только этот один стул и опрокинулся, а другое все по местам стояло, когда я уходил, мистер Финч. Бог свидетель.