Ты мой закат, ты мой рассвет - Субботина Айя

Все же пережитый стресс дает о себе знать, потому что нужно больше времени, чтобы переварить услышанное и понять, что сегодня мой майор настроен на злые шутки.

— Тогда придется сделать с тобой то же самое, что в древние времена делали с немощными стариками: вывезти в лес. Зачем мне, в самом деле, жена, которая не меняет машины три раза в месяц.

Все же пережитый стресс дает о себе знать, потому что нужно больше времени, чтобы переварить услышанное и понять, что сегодня мой майор настроен на злые шутки.

Но уже сейчас можно, наконец, выдохнуть.

Где-то внутри меня - кровоточащая рваная рана размером с котлован от тунгусского метеорита. Я сделала это сама: добровольно, намеренно, осознанно. Винить мне некого.

Потому что выбор - уйти гордой и независимой и сойти с ума от одиночества, или остаться и... хотя бы просто попытаться жить, как все, оказался абсолютно очевидным.

Тогда, в больнице, я сказала, что, если нужно - могу любить за двоих. Я не врала и не лукавила.

Я знаю, что болезненно сильно к нему привязана, болезненно сильно привязана к

«нам».

И знаю, что слишком сложная и тяжелая, чтобы кто-то по доброй воле, в здравом уме и крепкой памяти мог меня полюбить. Иногда нужно уметь открывать глаза, даже если они зашиты шелковыми нитками и веки рвутся в кожаные лоскутки.

Антон никогда не говорил, что любит меня.

Никогда не давал повода думать, что это может произойти.

Упрекать его мне не в чем.

Но пока есть хотя бы крохотный шанс стать путь просто... уютной домашней женщиной для моего уставшего майора - я буду держаться за него изо всех сил.

Как буддистские обезьянки: ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу.

— Очкарик... Прости. Что не забрал тебя и за... утро. Я хуево поступил.

Я так резко вскидываю голову, что немеет затылок и зрение на пару секунд теряет резкость.

— Я не хотел сделать тебе больно. Ничего бы не было. Просто я, честно, малыш, заебался быть мужем без жены.

— Ты не виноват, - тороплюсь вставить я. - Я не должна была... бросать... одного... тебя.

Слова становятся поперек горла. Хоть умри - а толком ни вдохнуть, ни выдохнуть.

— И я не виноват, и ты не виновата - блядь, да хватит уже! - Он злится. Очень. Уши закладывает. - Нет у меня никого для «там»! Мне тебя хватает мозг выносить с песнями и плясками.

Я запечатываю рот двумя ладонями.

И на меня снова нападает глупая икота.

Антон хмуро зыркает на телефон и молча уходит.

Но возвращается через минуту, уже в куртке и ботинках.

— И не вздумай спать на диване, поняла?

— Даже днем? - еле-еле, почти шепотом. - Я люблю наш диван. Вот прямо сейчас пойду и задрыхну. Останешься без ужина.

— Днем - можно. Спящая, блин, красавица. Все, уехал.

Я все-таки не могу удержаться, чтобы не окрикнуть его в спину. И на немой вопрос в любимых карих глаза, стараясь подавить тяжелый приступ икоты, говорю:

— Хорошего дня, муж.

Он все еще злится, но все равно не может спрятать улыбку.

— Хороших снов, жена.

После его ухода в доме становится очень тихо.

Первые минуты я переминаюсь с ноги на ногу, как будто впервые в этих стенах. Страшно сделать любое лишнее движение, чтобы не испортить что-то хрупкое, прямо здесь, что еще висит в воздухе и приятно щекочет где-то внутри нежным теплом.

Всегда есть масса решений: правильных, не правильных, вписывающихся в чью-то жизненную парадигму или подходящих только тебе, шокирующих остальных нелогичностью или глупостью.

Мои решения наверняка не самые правильные. Достойные женщины поднимают голову, собирают вещи - хотя, забирать мне нечего, я пришла с прошлым, половина которого превратилась в битое стекло где-то на дорожке к дому - и уходят, сохраняя достоинство, независимость и, наверное, собственное сердце.

Я так не могу и не хочу.