Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

- В беседы всякие вы с ним не пускайтесь,- сказал он.- Напомните про суровую кару и зачитайте из Уголовного кодекса насчет смягчения оной при чистосердечном раскаянии. В общем, пощупайте, чем он дышит, но интереса особого не надо. Как, мол, хочешь, тебе отвечать...

Тараскин охотно оторвался от какой-то писанины - всякий раз, когда требовалось написать даже пустяковый рапорт, он норовил сбагрить эту работу кому-нибудь другому,- и мы пошли к черной лестнице, ведущей во двор, где находится КПЗ. Еще в кабинете он начал рассказывать постоянному и верному своему слушателю Пасюку содержание новой картины, а по дороге решил приобщить и меня. Обгоняя меня на лестнице, он заглядывал мне в лицо и торопливо, словно боялся, что я остановлю его, излагал:

- А тут приходит Грибов, ну, этот... Шмага, в общем, и говорит: "Пошли, Гришка!

Наше место,- говорит,- в буфете!" Тараскин залился счастливым смехом, быстрые серые глазки его возбужденно блестели.- В буфете! Понял? И Дружников его обнимает, понимаешь, за талию, и они гордо выходят. А Тарасова - в обморок, но они все равно уходят и ноль внимания!..

Мы вышли во внутренний дворик, слабо освещенный вялым осенним солнцем, успевшим, однако, подсушить с утра лужи на асфальте, прошли мимо собачника, из которого доносились визг, лай, глухое басовитое рычание собак, видно, кормили, потому что в другое время они ведут себя тише. Подошли к кирпичному подслеповатому - из-за того что окна наполовину были прикрыты жестяными "намордниками" - зданию КПЗ.

- И чего же ты радуешься? - спросил я Колю.

- Как чего? - удивился он.- Тарасова-то думала, что он запрыгает от счастья, а они - на тебе - в буфэ-эт...

Лязгнула железными запорами тяжелая дверь, надзиратель проверил документы, пропустил внутрь. В караулке он отобрал пистолеты, положил их в сейф и провел нас на второй этаж, открыл одну из камер:

- Груздев! На выход!

Я впервые видел камеру изнутри и с любопытством оглядывал ее. Небольшая, довольно чистая комната с зарешеченным окном и двумя нарами деревянными крашеными полатями. На одной из них лежал Груздев, повернувшись к нам спиной.

Еще по дороге сюда я размышлял о том, с каким напряженным ожиданием вслушивается, должно быть, Груздев в каждый звук, в каждый шорох из коридора - не за ним ли идут, нет ли новостей с воли?..

На окрик надзирателя Груздев отозвался не сразу, зашевелился, медленно поднял голову и только потом повернулся к нам. И тут я понял, что он спал. Спал! Даже мне после вчерашнего далеко не сразу удалось уснуть, а уж насчет него-то и сомнений никаких не было: где ж ему хоть глаза сомкнуть? И вот тебе - спит как сурок, будто ничего не случилось. Ну и нервы! От такого действительно всего можно ожидать...

- Собирайтесь, Груздев, на допрос,- повторил надзиратель, замкнул дверь камеры и проводил нас в следственный кабинет - узкую тесную каморку с подслеповатым оконцем, маленьким колченогим столиком и привинченными к полу стульями - зто чтобы их нельзя было использовать как оружие, догадался я.

Вошел Груздев, неприветливо мазнул сонным взглядом по моему лицу, даже не кивнул. А на Тараскина он вообще внимания не обратил. Но я решил волю чувствам не давать: что ни говори, он сейчас все одно что военнопленный, считай - лежачий, так что надо быть повежливей. Я и сказал ему культурно:

- Здравствуйте, Илья Сергеевич. Как вы себя чувствуете?

Он усмехнулся недобро, да я и сам понял, что глупость сморозил - какое уж тут самочувствие! А он сказал, скривив рот:

- Вашими молитвами. Ну-с, что скажете?

- Да вот спросить вас хотели: может, облегчите душу-то? Пора бы, вам же лучше станет...

Он посмотрел на меня - глазки маленькие, со сна припухшие, а тут совсем в щелочки превратились:

- Тоже мне, исповедник с наганом...- И скрипуче засмеялся.