Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

...Как в аду, подумал я тогда. Почему-то ад мне представлялся не яростно вопящим красным пеклом, а именно вот таким - безмолвным, судорожно холодным, залитым страшным безжизненным светом. Осветительные ракеты лопались в измочаленных дождем облаках с тупым чмоком и горели невыносимо долго - пять секунд,- потом рассыпались в яркие маленькие искры, и наступала темнота до следующего шелестяще-мокрого чмока, и тогда тугая маслянистая поверхность реки вновь вспыхивала ненормальным синюшно-белым светом.

- А ты это точно знаешь, пан Тадеуш? - спрашивал начальник дивизионной разведки майор Савичев.- Не может быть ошибки?

- Не,- уверенно качал головой поляк, и усы его, прямые и сердитые, делали широкий взмах, как "дворники" на стекле автомобиля.- До того еще, как мир наш сгинел, до того, как всех поубивали, до великой брани здесь вся округа песок копала. Большая яма, хлопцы там сомов ловили...

Он протягивал негнущуюся длинную руку в сторону немецкого берега, туда, за остров - ничейный, изожженный, искромсанный, перекопанный кусок земли посреди Вислы,- за плавный изгиб реки, где на тридцать метров прерывалось врытое прямо в воду проволочное заграждение.

Немцы поставили заграждение - три ряда колючей проволоки. И по берегу спираль "Бруно". А в этом месте был почему-то разрыв. И за ним сразу пулеметное гнездо.

- Не махай руками, дед,- сказал я Тадеушу.- Лежи смирно...

Все равно отсюда разрыв в проволоке не увидать - он ниже по реке на полтора километра. Но попасть в него можно только отсюда. Федотов считал, что разведчика ведут к удаче три ангела-хранителя - смелость, хитрость, внезапность. А я верил в терпение, в огромное, невыносимо мучительное умение ждать. Восьмой день плавает в серой густой воде раздувшийся труп Федотова. Когти проволоки прицепились к гимнастерке, прибывающая от дождей река прижимает Федотова к еловому колу, и немцы развлекаются, стреляя в него, как в мишень. Прошину и Бурыге повезло - их убили еще на середине реки, и хоть тела их не достались гадам на поругание.

- Володя, "язык" вот так нужен! - хрипел Савичев, проводя ладонью-лопатой по горлу. Шея у него была морщинистая, обветренная, и жутковато светились глаза, страшные, как сырое мясо. И по тому, что говорил он "Володя", а не "товарищ старший лейтенант", я понимал, что и меня уже видят красные савичевские глаза плавающим в глинистой мутной воде у колючей проволоки перед кольями против немецкого берега...

Это было такое долгое ожидание! Часами я лежал на переднем крае, переходя с одного НП на другой по всему полуторакилометровому отрезку берега, где - я верил, надеялся, знал - должен быть проход в глубину обороны. Подползал к урезу воды, незаметно сталкивал в воду бревна, немецкие каски и пустые консервные банки и часами следил, как вода вершила их неспешное плавание, пока я нашел это место, где мы лежали с Савичевым и старым поляком. Полузатопленная лодка, которую мы вчера оттолкнули в сумерках от берега, пристала к середине острова. К немцам остров был гораздо ближе, и они хорошо видели, что лодка пустая. И когда взлетали слепяще белые осветительные ракеты, от острова ложилась в сторону немцев длинная черная тень. А на всем расстоянии до нашего берега - недвижимый адов свет.

Савичев говорил лихорадочно быстро:

- Не забудь, Володя: как закончите, сразу зеленую ракету против течения. И мы вас огнем отсечем - весь сто сорок третий артдивизион подтянули, передовая немецкая пристреляна...

А поляк смотрел на нас грустно, и усы его уныло обвисли.

- Володя, ты уверен - втроем справитесь? - спрашивал Савичев, заглядывая мне в лицо своими красными глазами.- Может быть, усилим группу захвата?

Левченко, стоявший за моим плечом, сказал:

- Больше людей - скорей заметят...

И Коробков одобрительно покивал...