Эра Милосердия - Вайнеры Братья (1976)

Втащили немца в лодку, спихнули ее на глубину, сделали несколько гребков - и все еще было тихо, пока вдруг весь берег на нашей стороне не раскололся пламенем и громом. Завывали жутко минометы, и их "чемоданы" с визгом пролетали прямо над нашими головами и с треском взрывались над обрывом - на немецком переднем крае; стреляли тяжело и резко стомиллиметровки прямой наводкой; на этом кусочке прикрывал наш отход весь сто сорок третий артдивизион...

Потом и фрицы очнулись - осветительные ракеты уже не гасли ни на миг, воду вокруг нас пороли длинными струями бурунчиков пулеметные очереди, у середины реки стали рваться мины, и, когда они взмывали над нами с долгим, щемящим душу ухающим вскриком, мы закрывали глаза и сильнее рвали веслами воду. Потом дощаник протяжно затрещал, я увидел, как крупнокалиберная очередь сорвала целую доску и вода, густая и черная, хлынула внутрь.

- Быстрее! Гребите быстрее! - заорал я и увидел, что Левченко не спеша, словно задумавшись о чем-то, падает через борт. Я вскочил с банки, лодка накренилась и пошла ко дну.

- Сашка! "Языка" держи! - успел сказать я Коробкову и нырнул, хватая за шиворот Левченко...

...И совсем не помню, как нас выволокли - всех четверых - на берег...

Это был сон или воспоминание, и длился он, как ночной поиск, полтора часа, а может быть, все это, происходившее со мной год назад, привиделось мне вновь в то мгновение, когда я открыл глаза от дребезжавшего долго и пронзительно телефона, гулкого и тревожного в пустоте ночного коридора.

Босиком пробежал я к аппарату, ежась от холода, сорвал трубку, и бился в ней крик дежурного:

- Это ты, Жеглов?!

- Нет, Шарапов слушает.

- Собирайтесь мигом - засаду в Марьиной роще перебили...

Жеглов спросонья не мог попасть ногой в сапог, закручивалась портянка, и он сиплым голосом негромко ругался; я натягивал ставшую тесной и неудобной гимнастерку, ремень на ходу, кепку в руки, а под окном уже гудел, бибикал копыринский "фердинанд".

Копырин захлопнул своим рычагом за нами дверь, будто совком подгреб нас с мостовой, и помчался с гулом и тарахтением по Сретенке.

- Что-о? - выдохнул Жеглов.

- Топоркова тяжело ранили, Соловьев, слава цел остался. А больше я и сам ничего не знаю...

Завывывая, "фердинанд" повернул против движения на Колхозной площади, прорезал поток транспорта и помчался по Садовой к Самотеке, в сторону Марьиной рощи.

Копырин тяжело сопел, Жеглов мрачно молчал и только у самого дома Верки Модистки спросил:

- Свирскому доложили?

- Наверное,- пожал плечами Копырин.- Меня прямо из дежурки к вам послали, сказали, что Соловьев позвонил...

"Скорая помощь" уже увезла Топоркова, и, кроме тонкого ручейка почерневшей крови у двери, ничто не говорило о том, что здесь произошло час назад. Верка Модистка сидела в углу на стуле, оцепенев от ужаса, и только зябко куталась все время в линялый платок, будто в комнате стало невыносимо холодно. А здесь было очень душно - по лицу Соловьева катились капли пота, крупные, прозрачные, как стеклянные подвесочки на Веркиной люстре. Капли стекали на огромную красно-синюю ссадину под скулой, и Соловьев морщился от боли.

- Докладывай,- сказал Жеглов, и по тому, как он смотрел все время вниз, точно хотел убедиться в том, что сапоги, как всегда, блестят, и по голосу его, вдруг ставшему наждачно-шершавым, я понял: он сильно недоволен Соловьевым.

- Значит, все было целый день спокойно,- заговорил Соловьев, и голос у него был все еще испуганный, как-то очень жалобно он говорил.- В двадцать два пятьдесят вдруг раздался стук в дверь, и я велел Вере впустить человека...