Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

Кажется, мы не перестанем роптать на небеса, даже когда там окажемся. Не думаю, что нам понравятся местные порядки; мы так привыкли критиковать, что нам невозможно угодить.

Мне рассказывали об одном юноше, уверенном, что всемогущий Господь создал этот мир, чтобы услышать его мнение о своем творении. Сознательно или бессознательно, но мы все так думаем. Наш век – век взаимных усовершенствований (совершенствовать других – это так увлекательно!), век любительских парламентов, литературных клубов и обществ любителей театра.

Обсуждать премьеры стало немодно. Нынешний поклонник драмы, вероятно, считает, что современные пьесы не выдерживают критики. То ли дело мы в юности! Мы ходили в театр не ради того, чтобы скоротать вечер, но исключительно ради возвышения театрального искусства. Хочется верить, что наш труд не пропал втуне. С тех пор много нелепых театральных пережитков кануло в Лету. Будем считать, что наши дурачества способствовали их скорой и безболезненной кончине. Иногда подобное лечится подобным.

В те дни драматурги прислушивались к мнению публики. Партер и галерка никогда еще не были так вовлечены в происходящее на сцене.

Однажды нам довелось попасть на представление одной слезливой мелодрамы в старом добром Королевском театре. Автор пьесы наградил героиню чудовищной болтливостью. Эта женщина трещала без умолку. Добрых двадцать строк изливала она проклятия злодею, а когда герой спросил, любит ли она его, разразилась трехминутной речью – я засекал по часам. В третьем акте некто бросил героиню в темницу. Он был не слишком привлекательным персонажем, но тут не сплоховал, и зал встретил его поступок довольным гулом. Зрители надеялись, что избавились от ненавистной героини до конца спектакля, но не тут-то было! Появился тюремщик, и героиня воззвала к нему из-за решетки, умоляя выпустить ее. Тюремщик – малый славный, но слишком мягкосердечный, заколебался.

– Не слушай ее! – крикнул ревностный поклонник театрального искусства с галерки. – Ей там самое место.

Однако болван продолжал рассуждать вслух:

– Ну что мне стоит, а бедняжка-то как обрадуется!

– А про нас ты подумал? – сурово вопросил тот же голос с галерки. – Ты появился недавно, а мы торчим тут весь вечер. Раз уж замолчала, пусть молчит до конца.

– Выпустите меня отсюда! – вопила героиня. – Мне нужно поговорить с моим дитем.

– Напиши то, что хочешь сказать, на бумажке, а он передаст, – посоветовали с галерки. – А мы за ним проследим.

– Да разве могу я не пустить мать к умирающему младенцу? – продолжал размышлять вслух тюремщик. – Это бесчеловечно!

– Только не в нашем случае, – возразила галерка. – Младенец-то и зачах от ее болтовни.

Однако тюремщик нас не слушал. Под град проклятий из зала он отпер дверь темницы. Героиня проговорила со своим ненаглядным дитем пять минут, и в конце монолога тот отдал концы.

– Ах, он умер! – вскричала безутешная родительница.

– Повезло ему! – вздохнула бесчувственная галерка.

Иногда критический настрой зала выражался в форме замечаний, которыми обменивались два господина из публики. Однажды мы угодили на представление пьесы, диалоги в которой не слишком вязались с происходящим на сцене, отличаясь при этом крайней убогостью.

На середине такого диалога в зале раздался громкий шепот:

– Джим!

– Что?

– Разбуди меня, когда на сцене что-нибудь случится.

Засим раздался преувеличенно громкий храп.

– Сэмми! – позвал храпуна приятель.

– А? Что? Началось? – вскинулся тот.

– Не волнуйся, даже если не начнется, я разбужу тебя в половине двенадцатого.

– Спасибо, ты настоящий друг.