Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

Вояка останавливается и начинает читать нотации Уильяму Смиту. Псу только того и надо, его хлебом не корми, дай сцепиться с достойным противником.

«Люди – слабаки, – думает пес про себя, – почти ни у кого не хватает духу огрызнуться в ответ».

Почувствовав себя в центре внимания, Уильям Смит окончательно теряет голову и начинает закладывать вокруг жертвы рискованные петли. У пожилого джентльмена голова идет кругом. Защищаясь, полковник (почему полковник? чем громче тот кричит, тем труднее его понять) отмахивается зонтом. Я криками пытаюсь разнять их, но оба так увлечены, что не слышат.

Высунувшись из окна, водитель омнибуса грубо советует:

– Хватайте его за хвост, сэр! Не бойтесь, хватайте за хвост, да покрепче!

Молочник, приняв сторону Уильяма Смита, подбадривает собаку:

– Ату, песик, ату! Загрызи его!

Ребенок, едва увернувшийся от полковничьего зонта, начинает хныкать, бонна, к моему удовольствию, обзывает пожилого вояку болваном. В ответ тот кричит, что нечего стоять на проезжей части, и, продолжая размахивать зонтом, осведомляется, где же хозяин. Собирается толпа, к ней спешит полисмен.

Возможно, я поступаю нехорошо, но я решаю бросить Уильяма Смита на произвол судьбы. В отличие от него я не любитель уличных драк, что поделать, у нас разные темпераменты, к тому же я доверяю его чутью: мой пес обладает уникальной способностью исчезать, как только запахнет жареным, и с невинным видом появляться за четверть мили от места происшествия.

Радуясь, что на Уильяме Смите нет ошейника с моим именем и адресом, я огибаю омнибус, идущий в Воксхолл, и без лишнего шума возвращаюсь домой через Лаундс-сквер и Парк.

Пять минут спустя, когда я сижу за обеденным столом, распахивается дверь, и Уильям Смит в своей обычной манере гордо вступает в столовую. Не удивлюсь, если в прошлой жизни он был звездой подмостков.

Судя по его довольному виду, пес последовал совету молочника, во всяком случае, больше мне старый вояка на улице не попадается. Воинственности и след простыл, однако наглости не убавилось. Перед его возвращением я бросил О’Шеннону галету, чем несказанно обидел последнего – куда галетам до жареных почек. Заметив галету на полу, Смит, не долго думая, вгрызается в нее зубами. Вообще-то галеты он терпеть не может, просто дает о себе знать врожденная бережливость.

«Кто знает, что ждет нас завтра? – рассуждает пес. – Хозяин возьмет да окочурится, или двинется умом, или обанкротится. Обрадуешься и галете. Спрячу-ка я ее под ковриком… впрочем, нет, слишком на виду. Придумал! Вырою ямку на теннисном корте – авось прорастет».

Однажды Смит пытался зарыть галету на полке среди моих книг. Нужно ли говорить, как я оскорбился? Обычно, где бы Смит ни спрятал галету, кто-нибудь непременно ее находит. В подушках и ботинках – поистине на свете не осталось безопасных мест. Должно быть, пес сказал себе: «Вот везение! Целая полка хозяйских книг – кому придет охота в них рыться? Отличное место для тайника!» Признаться, меньше всего ждешь подобной бестактности от собственной собаки.

Впрочем, галета О’Шеннона – совсем другое дело. Честность – лучшая политика, но смошенничать куда веселее. Смит набрасывается на галету и, давясь, начинает хрустеть ею, словно беднягу не кормили неделю.

Возмущению О’Шеннона нет предела. Он добрый малый и, попроси Смит галету, наверняка бы с ним поделился, однако наглость выводит О’Шеннона из себя.

На миг он лишается дара речи.

– Какого… нет, ты видел, видел? – вопрошает его взгляд, обращенный ко мне.

Затем О’Шеннон бросается на Смита и вырывает остатки галеты прямо из пасти.

– Ты, черный саксонский ворюга, как ты посмел тронуть мою галету? – рычит О’Шеннон.

– Почем я знал, что она твоя, тупая ирландская дворняга? – не уступает Смит. – Или тут все твое? Может, и я тебе принадлежу? С чего ты взял, что она твоя, ты, курносая болотная шавка? Отдай сюда!