Досужие размышления досужего человека - Джером Клапка Джером (2012)

А вы, мистер Записной весельчак, отчего грустите вы? Нарисованная ухмылка стерлась с бледных губ. Кажется, вы недовольны ролью? Вам хотелось бы исторгать слезы, а не смех? Думаете, это куда благороднее? Оставьте, в нашей жизни хватает бед, и нет благороднее ремесла, чем смешить усталых и отчаявшихся. Помните ту старушку в первом ряду партера? Как она хохотала, когда вы с размаху шлепнулись в пирог! Я думал, ее выведут из зала. А на выходе из театра старушка со слезами на глазах сказала своей компаньонке: «Ах, дорогая моя, я не смеялась так с тех пор, как умерла бедняжка Салли». Разве одно это не оправдывает пошлых трюков и избитых острот, которые вы так презираете? Да, ваши плоские шутки завязли в зубах, но штампы трагиков ничуть не новее! С тех пор как открылся балаган, ничего нового не придумано. Все те же маски: герой, злодей, резонер, те же любовные монологи и сцены у постели умирающего, все те же злоба и ненависть. Какой новизны вы хотите? Как только зритель придумает новый способ смеяться или лить слезы, тогда и родится новый театр.

Именно вы, мистер Записной весельчак, вы и есть истинный философ. Это вы не даете нам оторваться от земли. Как уместна ваша острота в ответ на жалобу героя, который оплакивает свою несчастную судьбу, вопрошая небеса, доколе еще длиться его страданиям?

– Потерпи еще немного, – утешаете вы партнера, – уже девять, представление закончится через час.

И в соответствии с вашим предсказанием занавес падает ровно в десять, оставляя все беды героя в прошлом.

Именно вы показываете зрителю то, что прячется под маской. Когда напыщенное ничтожество, дурак в горностаевой мантии и парике готовится занять свое место посреди раболепствующей толпы, вы выдергиваете из-под него стул, и он нелепо шлепается на пол. Полы мантии разлетелись в разные стороны, парик валяется у ног – и зритель видит лысого коротышку, вмиг растерявшего апломб.

Интермедии с вашим участием – лучшая часть пьесы. Однако вам подавай сцены любовные и героические. Я не раз тайком наблюдал, как вы машете мечом перед зеркалом. Шутовские лохмотья отброшены в сторону, вместо них вы натянули выцветший алый плащ. Отныне вы герой: вы совершаете славные подвиги и произносите возвышенные монологи.

Иногда я спрашиваю себя: на что была бы похожа пьеса, если бы каждый из нас писал в ней роль для себя самого? Никто не пожелал бы стать шутом или горничной. Все как один предпочли бы авансцену и яркий свет.

О, какие роли написали бы мы для себя в тиши гримерных! Смелых и благородных героев, возможно, слегка порочных, но на особый, возвышенный лад – не мелких пакостников, а инфернальных страдальцев. Какие славные деяния совершали бы мы на глазах замершей от восторга публики! И если бы смерть поразила нас, то не иначе как на поле боя, в час триумфа. Никаких мелких стычек или перестрелок, никаких безвестных могил. А какие возвышенные любовные истории мы сочинили бы для своих героев – все лучше, чем жалкая роль фигуранта в деле о разводе.

И даже театр во время нашего выступления всегда был бы полон. Наши монологи легко находили бы путь к сердцам безмолвно внимающих зрителей, а наши мужественные деяния неизменно вызывали бы бурю аплодисментов. Ведь на деле все обстоит иначе: как правило, нам приходится выступать в полупустых залах, причем в самых патетических местах глупые зрители смеются. А в день триумфа, когда к нам приходит настоящий успех, королевская ложа, как правило, пуста.

Бедные куколки, какими важными мы себя мним, не сознавая, что в набитой опилками груди спрятан часовой механизм, а к рукам и ногам привязаны веревочки. Жалкие марионетки, разговариваем ли мы друг с другом в темноте балагана?