Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская (2021)

Над стенами приютской богадельни потрудились маляры со штукатурами, громада здания теперь весело голубела в свете частых фонарей. Луна, казалось, с одобрением заглядывала в намытые окна, не смущаясь нисколько решетками на них. Я поднялась по ступенькам и дернула цепочку дверного звонка.

— Госпожа моя… ваше высокоблагородие… — Герочка тяжело дышал от бега.

— Зябликов! — позвонила я повторно. — Долго же вы меня искали.

— Так я за коляскою… а вы… а она…

— Коляску пришлось бросить. — Дернув в третий раз, я продолжала звонить без остановки. — Внимание она привлекала, и вообще…

— И шубу?

Свободной рукой я погладила воротник надетого на меня мужского пальто и, сдернув с головы парик (завитой конский волос, оттенок блонд, рубль десять копеек в лавке на углу Каретной улицы), сунула его Зябликову.

— Перфектно, правда? А что же вы, Геродот Христофорович, не померли в разлуке?

От необходимости отвечать Зябликов был избавлен лакеем, распахнувшим наконец двери богадельни.

— Евангелина Попович, — сообщила я, — к госпоже Квашниной.

— Извольте обождать.

Дверь захлопнулась, я повернулась к Герочке:

— Ну, как наши мысленные экзерсисы? Придумали, как мне информацию нужную сообщить?

Тот держал перед грудью парик, запутавшиеся в белесых локонах пальцы дрожали. Герочке было страшно, очень страшно. В продолжение всего времени, когда он безуспешно пытался меня настичь, ужас буквально рвал его на части. Но не разорвал. А это значило, что Зябликов мне врет. Не раб он мне вовсе, а вражеский соглядатай. Обиды или разочарования от открывшихся фактов я не испытывала, потому как, помри Зябликов во время эксперимента, вина на мне бы была. А так…

Распахнув пальто, я сняла с пояса сумочку (ну не носить же столь приметный аксессуар на виду), достала навью дудку.

— Держите. В ресторане, где мы с вами нынче столовались…

Отставной корнет в ужасе отмахнулся париком:

— Нет!

— …в десятом часу господин Туз будет присутствовать, — заключила я с нажимом. — Он снимет с вас артефакт.

— Нет!

Разжав пальцы, я переступила через дудочку и вошла в двери богадельни, открытые лакеем. Сбежит Зябликов, и ладно, останется, тоже неплохо, есть у меня мыслишка одна про наилучшее его использование. Герочка пока крайнее страдание изображал, бухнулся на колени, кричал истошно, плакал.

— Барыня ожидают, — сказал лакей с почтением и закрыл дверь, отсекая от нас звуки зябликовской истерики. — Извольте пройти в кабинет.

Эхо шагов возносилось к потолку вестибюля, люстра горела желтовато, еще более походя на созревший гигантский прыщ. В коридорах пахло паркетной мастикой, на подоконниках лежали детские игрушки и книжки с картинками, воспитанники, скорее всего, готовились отойти ко сну, учебное крыло пустовало. Дверь директорского кабинета была приоткрыта, лакей указал на нее, поклонился, предлагая мне войти. Мадам Фараония подняла голову от документов:

— Гелюшка, я так и знала, что ты не уедешь!

Квашнина встала из-за письменного стола, распахнула объятия. Я бросилась к ней, прижалась, вдыхая присущий чародейке запах жженого сахара, и отчаянно разрыдалась.

— Елизавета Афанасьевна, вы моя последняя надежда!

— Ну, ну, милая… ну, ну…

Фараония повела меня к уютно горящему камину, усадила в креслице перед низким столиком, дала в одну руку носовой платок, в другую — рюмочку с малиновой наливкой. Это было ошибкой, в расстройствах я телом не владела, попробовала одновременно пить и сморкаться, облилась липкой жидкостью, испачкала красным платочек.

— Эк тебя разобрало! — налив сызнова, чародейка поставила рюмку на столик. — Ну, рассказывай. Почему не уехала? Что стряслось?

Запах жженого сахара усилился, артритные пальцы чародейки сплели в воздухе аркан, и мундир мой очистился от грязи, а платочек вернул девственную белизну.

Сильна в волшбе тетка, ох как сильна.