Незваный, но желанный - Татьяна Коростышевская (2021)

— Вот, кстати, про любовь ты мне не уточнила. Что-то там про ровню плела. Крестовский, что ли, навроде, тьфу, Хруща? По мужескому роду сохнет?

Скабрезно хохотнув на фантазии старушки, я погрустнела.

— К Блохину у шефа больше чем любовь — дружба и ответственность. Если бы не это, он реверансы с вашей хтонью разводить не стал, по-простому бы действовал.

— Это как?

— Доставил бы некроманту покойника, позволил сосуд занять, да и тюкнул бы обоих, пока хтонь в новом теле не обжилась.

— Если бы это было так просто…

— Это просто, — перебила я сердито, — перфектно просто! Если не пытаться посмертно боевого товарища обелить, не бояться, что все его делишки на свет полезут, и не опасаться над трупом надругательства.

— Ты ревнуешь, Геля?

— Да, ревную! Но вовсе не потому, что Семен меня на свой идиотический мужской долг променял. Обидно мне, что ровней себе не считает, не советуется, а перед готовым решением ставит. Ему ведь, болвану высокомерному, даже в голову не пришло покойником-приставом торговаться, у него, болвана, под это думалка не заточена! Там про честь все больше, про заветы чародейские, про воинское братство. — Запнувшись, я заозиралась. — Мы почему на Гильдейскую приехали?

— Грегори-воина будить, — ответила Фараония. — Пусть тросточкой своей двум слабым женщинам подсобит.

Ворота бобруйского терема были настежь распахнуты, чародейка направила туда экипаж.

— Случилось чего? — бормотала я, удивляясь безлюдию. — Где слуги? Где все?

Открыв незапертую дверь, мы вошли в дверь, Квашнина подняла над головою руку с чародейским светильничком.

— Ау! — позвала я. — Есть кто?

— Позвольте, госпожа моя… — Зябликов щелкнул чем-то у стенки, все люстры первого этажа зажглись одновременно. — Есть от Герочки толк?

— Помолчите.

Достав из сумочки револьвер, я обошла комнаты и убедилась, что людей в них не наблюдается, а наблюдаются следы отчаянной разрушительной драки: перевернутая поломанная мебель, сорванные портьеры, исцарапанный паркет.

— Евангелина Романовна! — Нюта Бобруйская осторожно спускалась по лестнице, моргая от яркого света. — Это вы?

— Где все? Что произошло?

— Нас пятеро всего в доме осталось, — ответила девушка, — забаррикадировались в женском крыле, — махнула она рукой наверх. — Я с Григорием Ильичом и охрана, прочие, как все началось, кто куда разбежались.

Фараония уже поднималась на второй этаж, Герочка почтительно замер в ожидании. Я спрятала оружие и приобняла барышню за худые плечи.

— Что началось?

Нюта всхлипнула:

— Маньку забрали.

— Кто?

— Не знаю-у… Только стемнело, полезли отовсюду… страшные, без лиц…

Она принялась рыдать, и больше ничего я от нее не добилась. Марию Гавриловну пленили какие-то страшилы, и господина Хруща с нею, потому что защищать барышню ринулся. Это мне сообщил уже начальник охраны, он и двое его подручных охраняли доставленного из приказа Волкова, поэтому нападение прошляпили.

Девушки устроили Григория Ильича в смежной с моей спальней комнате, там он и лежал, укрытый до подбородка атласным нарядным одеяльцем.

В комнате пахло жженым сахаром, Фараония колдовала, перебирая по-паучьи усеянными перстнями пальцами.

— Не желает наш Гриня пробуждаться.

Анна Гавриловна, перестав плакать, подошла к постели, поправила одеяльце. Вела себя барышня по-хозяйски и несколько ревниво, нравился ей красавец наш спящий, чрезвычайно нравился. Оттого и охрану к нему приставила, и не бросила одного, когда похищение сестрицы приключилось. Досадно даже, что Волков девичьего героизма не понимает, дрыхнет безмятежно, на усилия чародейки не реагирует.

Устало вздохнув, Фараония опустилась в кресло.

— Сплоховала я, Елизавета Афанасьевна, — пожаловалась ей. — Мне велели Марию Гавриловну беречь. Не уберегла.

Чтоб как-то унять раздражение, я принялась мерять шагами комнату.