Каменные небеса - Нора Джемисин (2017)

– Я делаю как удобнее для тебя. – Затем он подносит твою грудь к губам, и ты решила отвлечься на плоский, чуть загрубелый каменный рубец на месте твоей груди. Он чуть болит, но ты не уверена, боль ли это от ампутации или что-то более существенное.

(Он съедает грудь, которую больше всего любила Нэссун, в три глотка. Ты извращенно горда тем, что тебе довелось еще кого-то вскормить ею.)

Когда ты неловко возвращаешь на место сорочки и рубашки одной рукой – набивая чашку лифчика самой тонкой сорочкой, чтобы он не съехал, – ты пытаешься прояснить намек на ту тревогу, который услышала раньше в голосе Хоа.

– Ты что-то знаешь.

Поначалу Хоа не отвечает. Ты думаешь, что надо напомнить ему, что вы партнеры, что ты стремишься поймать Луну и покончить с этим нескончаемым Пятым временем года, что он тебе небезразличен, что он не может скрывать от тебя таких вещей, но тут он, наконец, говорит:

– Я уверен, что Нэссун хочет открыть Врата Обелисков сама.

Ты реагируешь интуитивно и немедленно. Это чистый страх. Вероятно, ты не это должна чувствовать. Логика велит не верить в то, что десятилетняя девочка может решиться на подвиг, который ты едва осилила. Но почему-то, может, потому что ты помнишь, как твоя маленькая девочка звенела голубой гневной силой, и ты в тот же миг поняла, что она осознала обелиски лучше, чем ты когда-либо сможешь, ты без труда веришь в предположение Хоа – твоя малышка куда больше, чем ты думала.

– Это убьет ее, – выдыхаешь ты.

– Да, очень вероятно.

О, Земля.

– Но ты сможешь снова ее отследить? Ты потерял ее после Кастримы.

– Да, теперь она настроена на обелиск.

И снова эта странная заминка в его голосе. Почему? Почему его это так волнует… О! О, ржавый горящий Земля! Ты понимаешь, и голос твой дрожит.

– То есть сейчас ее может «почуять» любой камнеед. Ты это хочешь сказать? – Опять всюду Кастрима. Рубиновласка и Масляный Мрамор и Уродина, чтоб тебе не видеть этих паразитов больше никогда. К счастью, Хоа убил большинство из них. – Твои сородичи заинтересованы в нас, верно? Когда мы начинаем использовать обелиски или когда мы близки к этому.

– Да. – Бесстрастно, единственное тихое слово, но теперь ты уже знаешь его.

– Огонь земной. Один из ваших идет за ней.

Ты не думала, что камнееды способны вздыхать, но уверена, что этот звук исходит из груди Хоа.

– Тот, кого ты называешь Серым Человеком.

Тебя пробирает холод. Но ведь ты уже догадалась на самом-то деле. В мире, как там, в последние времена было три орогена, сумевших связаться с обелисками? Алебастр, ты и Нэссун. Возможно, на краткое время Уке – и, может, тогда возле Тиримо рыскал камнеед. Эти ржавые ублюдки наверняка были страшно разочарованы, когда Уке погиб от руки отца, а не окаменел.

Ты стискиваешь зубы, во рту ощущается желчь.

– Он манипулирует ею. – Чтобы она активировала Врата и превратилась в камень, чтобы ее можно было сожрать. – Вот что он пытался сделать в Кастриме – чтобы вынудить меня или Алебастра – ржавь побери – или Юкку, или любого из нас сделать что-нибудь сверх наших способностей, чтобы мы превратились в… – Ты кладешь руку на каменную отметину места, где прежде была твоя грудь.

– Всегда были те, кто использовал отчаяние и безнадежность как оружие. – Это сказано тихо, словно со стыдом. Внезапно ты гневаешься на саму себя, на свое бессилие. Понимание того, что ты – истинная цель собственного гнева, не останавливает тебя от того, чтобы наброситься на него.

– Сдается, все вы таковы!

Хоа меняет позу, глядит на тусклый красный горизонт, в задумчивых затененных линиях его фигуры-статуи сквозит ностальгия. Он не оборачивается, но ты слышишь обиду в его голосе.

– Я не лгал тебе.