Торальф несколько раз пытался встать, но каждый раз боль в ноге заставляла садиться обратно. Он захотел было вынуть нож Гуннара, к счастью, вошедший неглубоко и не задевший артерии, но сообразил, что тогда кровь брызнет на тьеснур, и не захотел проигрывать. С лезвием в ноге Торальф дополз до Убийцы Кольчуг и, используя его как опору, поднялся на ноги. Гуннар тем временем дотащил тело до безымянного меча.

Олаф-рус был одинаково рад и рукоплесканиям в сторону Гуннара, и крикам восхищения, предназначенным Торальфу. Чем бы ни руководствовался бывалый хольмгангер в отчаянном стремлении продолжить поединок даже со сломанной ключицей и перебитой голенью, его стойкость внушала уважение.

А мечник из рода Чёрных братьев удостоился восхищения ещё и потому, что в очередной раз поступил благородно. Даже в таком тяжёлом положении счёл своим долгом избавиться от шлема, чтобы создать противнику равные условия.

И что-то случилось в конце поединка с тем, кто его середину прошёл под знаменем «Победа любой ценой!». Гуннар Поединщик, увидев, что враг не хочет сражаться в шлеме с тем, у кого шлема нет, дрожащими пальцами развязал шнуры повреждённого кольчужного капюшона (сделать это одной рукой, тем более перевязанной, было ой как нелегко!), сорвал мягкую шапочку, предохранявшую от ушибов, и его шея, лоб и затылок остались безо всякой защиты. В Гуннаре в этот момент словно проснулся молодой викинг, о котором он уже давно забыл. Юноша, что мечтал не о жизненных благах, а только о красивой смерти, и ставил конечной целью не победы на Ореховых полях, а службу в варяжской гвардии.

Лишь старик без имени не оценил ни благородства, ни упорства обоих противников. Чем больше лилось крови на хольмганге, который он же и затеял, тем меньше безумия и злобы было в его глазах.

– Два глупца, два упёртых глупца, каждый из которых стоит другого, – прошептал он, наблюдая за тем, как, имея две рабочие руки и две рабочие ноги на двоих, Гуннар Поединщик и Торальф Ловкий сближались для последнего удара.

Это были странные слова даже для викинга, много лет не бывавшего дома. Но Олаф-рус знал, где настоящий дом старика без имени, и поэтому не удивился.

Но и здесь всё не ограничилось одним ударом. Каждый дрался только одной рукой, причём раненой, а Торальф Ловкий к тому же левой и устал сверх меры, даже если за меру принимать то, что требуют от хирдманов конунги северных племён. А если брать меру, которой меряют бойцов другие народы, то два викинга уже трижды преодолели предел, поставленный богами человеку.

Теперь они наносили каждый удар, лишь отдышавшись от предыдущего, и в их движениях не было ни силы, ни скорости. Убийца Кольчуг и его безымянный коллега безо всякого толка звенели о доспехи противника и о кромку друг друга. Сам бой стал больше похож на тупой обмен ударами. В нём не было ни намёка на ту искромётную игру из ложных и настоящих атак и разного рода защит, какую он представлял до того, как Гуннар Поединщик и Торальф Ловкий взялись за болевые захваты и сокрушающие пинки.

Так долго продолжаться не могло. Все понимали: или кто-то из бойцов найдёт в себе силы на последний рывок или вскоре оба упадут без сил. Бывали случаи, особенно когда поединок проводился летом и в полных доспехах, что на хольмгангах участники умирали не от удара противника, а от повреждения сердца – тяжело напрягать силы, которых уже нет. Сейчас время шло к зиме, но бойцы положили столько здоровья на поле тьеснура, что если бы кто-нибудь упал бездыханным на землю без участия чужого меча, никто бы не удивился. Но так не произошло.

Гуннар Поединщик сделал два шага назад, волоча больную ногу, как якорь, и Торальф не пошёл за ним. Чёрный брат пытался сохранить равновесие и собирал силы для того, чтобы отразить последний меч противника. Не только он, все поняли, что этот удар будет действительно последним.