Астровитянка (сборник) - Николай Горькавый

Две лошади и три коровы у Прокопа – конечно, он и есть враг.

Что будут делать эти революционеры, когда все справные соседи закончатся и некого будет грабить? Всех четырёх братьев Прокопа уже раскулачили: двоих – на северный лесоповал, двоих – на принудительную стройку.

Шум сборов и плач прервался один раз, когда пришёл уполномоченный в кожанке.

– Ссылку можно заменить. Поедешь строить тракторный завод. Тогда возьмёшь свою лошадь с телегой.

Выбирать не приходилось – лошадь была спасением для семьи с малолетками. Да и город всё-таки, не тундра. Может, хоть с голоду не помрём.

Сборы позволили недолгие, и вот заскрипели открываемые ворота. Жена снова заревела в голос и закрестилась на оставляемое родное гнездо. Прокоп даже не оглянулся. Шестеро детей – это больше всего сейчас заботило. Он шёл пешком, держа в руках вожжи.

За спиной раздался звон разбиваемых стекол и ругань соседей, делящих добро из крестьянских сундуков. Прокопа обожгло ненавистью.

«Стервятники, трупоеды!»

Награбленное впрок не пойдёт, колом из горла вылезет – вот увидите.

Дорога, слякотная от осенних дождей, шла по его полю. Убранному по-хозяйски, с расчётом на весеннюю вспашку. А вот и лес у озера, который так и звался в деревне – Прокопьев лес.

Больно уколола крестьянская забота: озимые на дальнем клине не успел посеять! Прокоп отогнал лишнюю мысль и строго прикрикнул на жену:

– Хватит голосить, детей перепугала!

Впереди лежала осенняя дорога в сто двадцать вёрст. На двух телегах – три ссыльных семьи, десять детей. В пути уполномоченные люди ограбили ссыльных людей ещё раз.

А потом – каторжная двухлетняя работа.

Голодные дни и ночи. Сырая холодная землянка на втором участке, простудный кашель.

Тракторный завод рос на глазах и на костях. Тракторный завод? Чтобы помочь крестьянам землю пахать, да пшеницу сеять? Не о крестьянах тут забота – вон сколько крестьян согнали с земли, из-за завода и раскулачивали, бесплатную силу набирали.

Танки, танки пойдут с конвейера. Сеять смерть, жать жизни. Мир стал зверем, жрёт людей, как мельница. Как жить детям? Зачем их рожали, растили? Для того, чтобы в танк посадить или под танковую гусеницу положить?

Построили крестьяне завод быстро. Рекорд на людских жилах.

Тысячи землекопов и возчиков земли стали не нужны. Раскулаченных вызывали в контору.

– Паспорт есть? – спрашивал всех уполномоченный в кожанке. Близнец тому, кто раскулачивал? Или круглые ряшки у них у всех одинаковы?

– Откуда они у нас, гражданин начальник?

– Тогда – сутки на сборы и вон из социалистического города! Чтоб к завтрему никого здесь не было! Какие телеги? Какие поезда? Автомобиль чичас вам подадим. Геть!

Куда идти?

Опять в свои края.

И вот снова впереди лежит стодвадцативёрстная дорога. Снова грязная, снова осенняя, снова тоскливая. Уже без лошади и телеги. Весь нехитрый скарб – на своих горбах. Даже шестилетний Колька тащит тяжёлый мешок на спине.

Прокоп потрепал сына по вихрастой лохматой голове. Ах, малец, малец, сколько эта жизнь тебе ещё на спину навалит? Впереди – зима, еды нет, а время суровое, смертельно голодный тридцать третий год. Всё раскулачено, всё раскурочено. Соседи целую семью Христа ради не прокормят – не захотят, да и не смогут.

Дошли все восьмеро, не сдохли.

Жилист человек, а с детьми – так вдвойне. Сдаваться нельзя.

Родного хутора уже не было – соседи разобрали и вывезли всё до бревнышка. Поля лежали в бурьяне и запустении. Эти грабители даже награбленным воспользоваться не могут. Только вершки собирают, безмозгло надкусывают – и выбрасывают.

Выкопали переселенцы землянку и стали жить, как звери в норе. Еды не хватало, и дети таяли на глазах как свечки. Прокоп смотрел на голодающих четверых сыновей и двух дочерей и сам есть не мог – отрывал от себя любую краюшку. И его могучий двужильный организм не выдержал.