Империя ангелов (перевод Аркадия Кабалкина) - Бернар Вербер (2000)

Каждый раз, когда он возвращался в Испанию с попугаями, помидорами, кукурузой и шоколадом, королева спрашивала: «Ну, нашел Индию?» Он в ответ твердил: «Скоро, уже скоро…» В конце концов королева отказала ему в кредите, и Колумб, обвиненный в мошенничестве, угодил в тюрьму.

Почему же тогда мы все знаем о жизни Колумба и ничего о жизни Веспуччи? Почему в школах не учат, как «Америго Веспуччи открыл Америку»? По той простой причине, что второму, в отличие от первого, не досталось толкового биографа. Дело в том, что сын Христофора Колумба решил: «Мой отец совершил великое дело, и он достоин признания». Решил – и засел за книгу о жизни своего отца.

Следующим поколениям нет дела до истинных подвигов, все решает талант повествующего о них биографа. Наверное, у Америго Веспуччи не было сына, или тот не счел нужным увековечить отцовские деяния.

Были и другие события, оставшиеся в истории единственно по воле одного или нескольких человек, решивших сделать их историческими. Кто знал бы о Сократе, если бы не Платон? Об Иисусе, если бы не апостолы? О Жанне д’Арк, заново изобретенной историком Мишле, дабы во французах вскипело желание выгнать из Франции прусских захватчиков? О Генрихе IV, распиаренном Людовиком XIV, заботившемся о своей легитимности?

Совет всем значительным фигурам: ваши деяния не так уж важны, единственный способ войти в Историю – найти себе хорошего биографа.

Эдмонд Уэллс,

Энциклопедия Относительного и Абсолютного Знания, том IV.

159. Венера, 23 года

Сниматься – скучное занятие. Часами переминаешься с ноги на ногу, пока не прозвучат слова «тишина-мотор-снимаем!», запускающие весь процесс. Я завела привычку, едва явившись на съемочную площадку, монополизировать стул. Кино – школа терпения. Те, кто не удосуживается обзавестись сидячим местом, обречены бесконечно ждать стоя.

Вот уж не могла вообразить, что суть кино – это захватить стул и томиться на нем.

Когда наступает моя очередь играть, съемке вечно что-нибудь мешает: то самолет пролетит, то к объективу пристанет волосок, то хлынет непрошеный дождь.

Мне не удается долго пробыть вдохновенной актрисой, потому что у Ричарда, моего партнера, дырявая память или потому, что ассистент не обеспечил достаточное количество пленки, чтобы доснять сцену. Когда такое повторяется, трудно не беситься.

Вокруг меня все рвут глотку. Режиссер знает один способ общения со своими актерами – агрессию. Даже на меня он обрушивает одни упреки: «Четче артикулируй», «Не поворачивайся спиной к камере», «Убери руку из кадра», «Ходи по нарисованному». И кульминация: «Не кривляйся, у тебя вид психованной!»

Ох уж этот режиссер…

Первый раз в жизни сталкиваюсь с таким неуважением. За всю мою долгую карьеру манекенщицы даже самые истеричные портные не позволяли себе так со мной обращаться. Идет съемка моего второго фильма, а я уже сомневаюсь, что создана для кино.

Ричард тоже сильно нервничает. Привычка обдолбаться перед съемками сильнее его, но ему неудобно нюхать кокаин при мне. Поэтому он смертельно скучает и спорит со мной по любому поводу. Чьи это слова: «Брак – это три месяца любви, три года ссор и тридцать лет терпения»? Мы с ним начали сразу с «трех лет ссоры», и о следующих тридцати годах мне даже думать не хочется.

Я занимаю себя рисованием, рисую одно и то же: двух держащихся за руки человечков. Не знаю, откуда взялся этот навязчивый сюжет. Так я изгоняю свою мечту об идеальной паре, что ли?

Изучаю себя в зеркале. У меня есть все, о чем мечтала. Я счастлива, только почему-то сама этого не замечаю.