Дни Солнца - Андрей Хуснутдинов (2021)

– Да. А почему не произошло? Потому что то, чего так ждала ваша матушка, имеет свои понятия об адресатах. Его пути, говорят, неисповедимы, но верно одно: мы не главные цели на этих путях. Его карточная колода не столько чудесна, сколько чудовищна, потому что безразлична к нам. Мы уповаем на него, когда наши дети больны, но вот оно приходит и забирает их у нас. Мы уповаем на него, когда наших детей хотят лишить самого родства с нами, но вот оно приходит и вкладывает оружие с печатями в руки врагов. Помилуйте, за что? А – бог весть. Неисповедимы пути его – те самые, ага. Любое искусство условно, но условие этого фокуса в том, что ждать его нужно с раскрытым ртом, а когда он происходит, то как раз из-за раскрытого рта его и не увидать. Ну и вот он наконец, его закулисный Устроитель. Видеть Его нельзя, но со временем в ком угодно просыпается шутник, готовый лезть под кулису. И мы лезем под нее – и что видим? Другую кулису. И когда мы спрашиваем о Нем кассиров кулис, нам или отвечают, как детям, или сбегают к зеркалу, в котором видят малолетку. Мы тогда обращаемся к таким же, как мы, шутникам, но те огораживаются теми самыми ширмами, под которые лезли. Наконец, мы начинаем выгораживать Его перед самими собой, строим балаган внутри себя и это уже черт знает что. Если Он видит нас, то не нашим убогим зрением хищников. И когда мы распускаем сопли, что ничего не находим за кулисами, в нас говорит это урезанное зрение зверей. Но мы-то ладно. А Он? Неужто не видит, как мы страдаем? Да и черт бы с нами. А дети? А их слезы? Когда безумная мать бьет дитя смертным боем, где Он и что Он в это время – смотрит на слезы и на вылетающие детские мозги сквозь пальцы? И кто, скажите, дал нам право закрывать Ему глаза в этот самый момент, когда вылетают детские мозги? Наконец, с чего мы отказываем Ему в положении Того, кто единственно за это отвечает? Он необходим нам уже и не на знаменах, а на нашей воспитанной, бархатной совести: «Бог – это любовь». Да только Бог – не любовь. Любовь – так говорит наше звериное зрение, привычка не видеть лишнего. Бог – страшная нужда находиться в сознании. И если бы мы имели Распятие не как средство для разглаживания складок на совести, а как событие, которым держится сознание, то все сопли вроде того, что мир не сто´ит слезинки, улетучились бы сами собой. Ведь какова логика Распятия? Логика эта проста, страшна, но гуманна: один виновный принимает смерть за всех виновных. Но тогда какого черта городить огород на слезинках и сперва не давать Ему выпустить кому-то мозги, когда Он пожертвовал Сыном, а потом отказывать себе в мысли, что тут дело тоже касается всеобщего спасения? Скажете, можно было обойтись без выпускания мозгов, а то и вовсе исключить зачатие несчастных? Но тогда женщинам следовало бы воспретить рожать вообще, и человечество в таком случае не спаслось бы уже в силу того, что не существовало. Пути Господни неисповедимы, опять скажете, и знаете, что этим сделаете? Перечеркнете Христа окончательно. Крест-накрест. Потому что Распятие значит, что Он уже не Тот, Кого ищут в потаенных комнатах, а Тот, Кто Сам участвует в поиске, значит, что Он вынимает из наших рук лопату, которой мы раскапывали Его, как сундук, и ставит перед нами зеркало. В которое не мы смотримся, а которое в нас смотрится, такое, что мы и не существуем, пока не отразимся в нем. Конечно, как только встали перед этим зеркалом, мы стали делать из Него то, что единственно и можно было ожидать от нас – кулису. Но мы таковы, каковы есть. Нам не надо давать спуску, но и не надо совсем пускать без шкуры. И тогда, убив вместо всех себя Одного, мы сделали выбор. Потому что было понимание, что ноша, Им предлагаемая – не по нам. Как и с самого начала, когда Он угодил между нас, как неразорвавшаяся граната. И выбор был сделан. И то же самое сейчас. Что мы пытаемся удержать на Кристиансе, мы не удержим ни за что. То, чего можно было ждать от чуда, мы и так получили. Мы все – последнюю черту перед развалом. Ваш брат – смертельную дозу из запертого сейфа. Ваша матушка – удар. И если вы не хотите, чтобы нас добили, чтобы господину майору вручили печать и вас при августейшем родном брате объявили бастардом, то вы прикажете господину майору оставить, отдать ее. Ему уже намекнули на печать. Но это будет его война. И воевать ему придется без оружия, которое вы одним своим словом можете сейчас выбить из его рук. В общем, выбор за вами, ваше величество… – Отдуваясь, человечек прошел, сел на свое место и отер взмокший лоб.