Город (сборник) - Клиффорд Саймак

Дин не только говорил, но и слушал, задавал вопросы, и время летело незаметно.

Внезапно свет моргнул, и Дин удивленно поднял глаза.

Джуди рассмеялась.

– Они закрываются. Нам пора.

– Ясно, – сказал Дин. – Часто засиживаетесь тут до закрытия?

– Нет, – ответил Боб Мартин. – Уроков много задают.

– Помню, как в былые времена… – начал Дин и внезапно осекся.

Действительно, это было с ним много лет назад. И случилось снова, сегодня вечером.

Пять лиц смотрели на него. Смотрели вежливо, доброжелательно и с уважением. Но было в их взглядах что-то еще.

Беседуя с ними, Дин забыл о своем возрасте. Ребята отнеслись к нему как к равному человеческому существу, а не как к старику, который заслуживал уважения из-за прожитых лет. Они приняли его в свой круг, и он стал одним из них. Они разрушили барьер не только между учениками и учителем, но и между старостью и юностью.

– Я на машине, – сказал Боб Мартин. – Хотите, подброшу вас до дома?

Дин поднял с пола шляпу и медленно встал.

– Не стоит, я лучше пройдусь. Нужно кое-что обдумать, а думается лучше всего на ходу.

– Приходите еще, – предложила Джуди Чарльстон. – Может быть, в пятницу вечером?

– Почему бы нет, спасибо за приглашение, – ответил Дин.

Чудесные дети, сказал он себе с некоторой гордостью. Добрее и воспитаннее, чем обычные взрослые. Ни наглости, ни снисходительности, словно они и не дети вовсе, и в то же время исполнены идеализма и честолюбия – верных спутников юности.

Рано повзрослевшие, лишенные цинизма…

Возможно, это и есть та монета, которую платят Воспитательницы, похищая их детство? А что, если речь не идет о воровстве? Если Воспитательницы всего лишь сохраняют то, что берут?

В таком случае они предлагают детям взамен новую зрелость и новое равенство, а взамен берут то, чему и так суждено сгинуть, чему человечество не нашло применения, но без чего не может жить эта странная инопланетная раса.

Они забирают юность и красоту и сохраняют в своем доме про запас. Сохраняют то, что человечество способно хранить лишь в памяти. Собирают и удерживают мимолетные мгновения, которыми их дом набит до отказа.

Ламонт Стайлз, мысленно вопрошал Дин через годы и расстояния, знал ли ты об этом? Что было у тебя на уме?

Возможно, ты хотел преподать урок самодовольному городишке, который сделал тебя великим? Или привез их в тайной надежде, что больше никто и никогда не скажет местному мальчишке, что из него не выйдет ничего путного?

Впрочем, и это не все.

Донна потянула его за рукав:

– Пора, мистер Дин, здесь нельзя оставаться.

Вместе они вышли из кафе, пожелали друг другу спокойной ночи, и Дин зашагал по улице, как ему казалось, бодрее, чем обычно.

А все оттого, думал он на полном серьезе, что за эти два часа я и вправду помолодел.

Дин энергично шагал по улице, почти не хромал и совсем не чувствовал усталости, но боялся признаться в этом самому себе – обычно люди стыдятся подобных мыслей. Надежда жива, пока теплится где-то в груди, однако стоит облечь ее в слова, и вот уже разочарование маячит за ближайшим поворотом.

Дин шел в сторону, противоположную дому, несмотря на то что было поздно и обычно в этот час он уже лежал в постели.

Миновав заросшую кустарником лужайку, он увидел, что свет еще пробивается из-под опущенных портьер.

На крыльце он остановился, пораженный внезапной мыслью: а ведь есть еще Стаффи, и я, и старина Эйб Хоукинз… Нас много.

Дверь отворилась. На пороге стояла Воспитательница, гордая и прекрасная, и ничуть не удивленная. Словно ждала его прихода.

Две другие сидели у камина.

– Не хотите ли войти? – спросила она. – Мы очень рады, что вы вернулись. Дети уже ушли, нашей беседе никто не помешает.

Он вошел и сел в кресло, аккуратно примостив шляпу на колене.