Не прощаюсь - Борис Акунин (2018)

– Да. Если б не Елизавета Анатольевна, я уже переместился бы на следующий круг перерождений. Вы знаете, что китайцы с японцами верят, будто душа живет много раз?

– Что-то такое слышал. – Отец Сергий посмотрел на Мону. – Елизавета Анатольевна?

– Турусова. А вы?

Он поклонился, двумя пальцами коснувшись шляпы: – Эраст Петрович Фандорин.

– Ой, – тихо сказала Мона. И повторила еще раз, тише: – Ой…

У нее закружилась голова.

– Где это вы так приоделись, господин Фандорин? – спросил не заметивший ее реакции Романов.

– На б-базаре. Городская одежда здесь дешева. Никто ее не покупает.

– Не рано отказались от маскарада? Нам ведь по реке дальше плыть. Будете привлекать внимание. Кстати, если уж у нас тут срывание масок, я отрекаюсь от Шаи Канторовича. Алексей Романов, прошу жаловать.

– Маскарад больше не понадобится. Жовтогуб дал мне сопроводительный документ для соседней республики батьки Ковтуна. Дальше уже территория белых. Там будут встречать по одежке.

– А что за поручение к батьке Махно вам дал директор? – заинтересовался подполковник.

– Мечтает о союзе с анархистами. Я не стал его огорчать, но ничего из этого не выйдет. «Черная» и «зеленая» правды не просто разные. Они противоположные. Одна – правда свободы, другая – правда несвободы… Ладно, господа, идемте к нашему плавсредству… А вы что же, Елизавета… Анатольевна? – оглянулся он на застывшую Мону, не сразу вспомнив отчество.

Она молча кивнула, совершенно потрясенная.

Эраст Петрович Фандорин?!

Молчала она и по дороге к пристани, и потом, когда баркас тронулся в путь. Всё смотрела, не отрываясь, на Фандорина и не могла поверить.

Всю жизнь, с детства слышала она это имя. Оно звучало для нее так же, как «Ланселот», или «граф Монте-Кристо», или «Денис Давыдов». Нечто прекрасное, старинное и совершенно нереальное.

Кстати о старинном. А сколько Фандорину лет? Мать говорила, что он был годом или двумя младше ее. Значит, что – шестьдесят два или шестьдесят три? Совсем немного для исторической личности, но слишком много для…

Для чего? – одернула себя Мона. Ты неисправима!

Мать виновата. Это она всё время говорила о Фандорине как о несостоявшемся возлюбленном. Наверное, поэтому Мона сейчас такими глазами на него и смотрела: не как на шестидесятилетнего старика, а как на мужчину, способного вызвать очень сильную и долгую любовь.

По правде говоря, в новом обличье Эраст Петрович совсем не выглядел стариком. Красивый (даже, пожалуй, слишком красивый), элегантный мужчина средних лет, рано и импозантно поседевший.

Господи, Турусова, эти слова – «элегантный», «импозантный» – совсем не из твоего лексикона, они всегда казались тебе пошлыми, сказала себе Мона, но ничего не поделаешь, Фандорин был именно таким: элегантным и импозантным. Только никакой пошлости в нем не было. Потому что пошлость – это когда низменное прикидывается возвышенным, а Эраст Петрович был явно не из тех, кто прикидывается.

Он сидел на корме, брил свои и без того идеальные щеки опасной бритвой: острое лезвие порхало стрекозой, в изящно отставленной левой руке сверкало зеркальце. Воротнички расстегнуты, видно мускулистую шею. Рукава засучены, и предплечья еще красивее, чем у Романова, – тонкие, но сильные.

Почувствовав ее взгляд, Эраст Петрович улыбнулся:

– Год не брился. Приятно. Да и наскучило быть к-каликой перехожим…

Мать говорила, что Фандорин очаровательно заикался, вдруг вспомнила Мона. Никаких сомнений. Это действительно он.