На пороге Тьмы - Андрей Круз (2010)

Когда я из НКВД вышел, уже темнеть начало. Плюхнулся в «тазик», завелся, пока прогревался, пытался мысли в кучу собрать. Вот так, я тут без году неделя — и уже всем остро нужен. Хорошо это или плохо? Если действовать с умом, то хорошо, потому что нужен я им, а не они мне. Они мне тоже, но все же вторично. Кстати, если с нами начнут работать научники, то у них будет неплохо попросить карту колебаний границ Тьмы. Авось не откажут.

Ладно, надо теперь Федьку отыскать. «Тазик» сорвался с места и понес меня, звонко тарахтя, в сторону базара, где сейчас должен был Федька ошиваться. Промелькнул отрезок Советской, затем я свернул на Кривой Ручей и оттуда — на улицу Либкнехта, в конце которой, разбитой и грязной, базар и раскинулся. С правой стороны к нему приткнулись несколько кирпичных сараев, в которых, судя по виду, и до «исторического материализма» были какие-то мастерские, и сейчас ничего не изменилось.

Гараж Тёмы найти было нетрудно — в распахнутых воротах был виден стоящий над ямой «блиц» Федьки. Под ним с задумчивым видом прохаживался чрезвычайно чумазый парень с фонарем, а вот Федора видно не было.

Остановившись у самых ворот, я заглянул внутрь. Парень под машиной не обратил на меня ровным счетом никакого внимания, и я постучал по металлическому борту кабины, откликнувшемуся гулко, как железная бочка.

— Але, гараж!

— Чего хотел? — соизволил тот обернуться наконец.

— Хозяин экипажа где? — Я опять постучал по машине.

— Федька-то? — переспросил тот. — А на базар пошел, в чайную.

— Ага, благодарствую, — кивнул я и пошел на улицу.

Чайную я помнил, хоть и не заходил. Она почти вплотную примыкала к логову армянских обувных мастеров, пытавшихся убить во мне чувство всякой эстетической меры туфлями с длинными носами, типа как шоковая терапия. Стандартный для этого базара маленький желтый флигель, кривоватый и частично осевший в землю, на котором висела вывеска «Чайная „Бомбей“», под которой был изображен сизоватого оттенка слон на фоне восточного облика башен, здорово напоминающий картинку с пачки «Чая индийского» — единственного его сорта, продававшегося во времена моего детства.

Федька действительно блаженствовал в общепите, сидя за столиком, на котором стоял фаянсовый чайник, накрытый колпаком, чтобы не остывал, и при этом он жевал пирожок с чем-то вкусным, судя по тому, как довольно он щурился. Еще кучка таких же пирожков возвышалась перед ним на тарелке.

Усевшись напротив, я сразу дернул один, надкусил — с клубничным вареньем, надо же!

— Вкусно, — оповестил я его, вроде как похвалил.

— Ты только пироги жрать пришел или по делу? — вежливо поинтересовался Федька, отодвигая от меня тарелку.

— По делу, дай запить, — сказал я, сграбастал его стакан с чаем и хлебнул из него. — Блин, как ты пьешь это? У тебя не слипнется? Это же чайный сироп.

— Это чтобы такие, как ты, не воровали, — сказал он, отбирая стакан.

К нам подошел сутулый лысоватый мужик с бородкой, спросил меня:

— Будете что-нибудь?

— Обязательно! Чаю… обычного, черного, и… два пирожка с клубничным вареньем… с чем еще есть?

— С яблочным.

— И два с яблочным, — дополнил я.

— Один с клубникой вернешь, — предупредил Федька.

— Жлоб, как есть жлоб, — вздохнул я. — Ладно, теперь к делу. Был я у Милославского и пришел оттуда с новостью.

— С большой или так себе?

— С большой. Нас с тобой из Горсвета откомандировывают в его управление. С сохранением зарплаты и должности.

— Это на хрена? — скривился Федька. — Мы с тобой, если с суточной работы уйдем, на зарплату жить будем. Если каждый день я бросаю службу, на хрен: все равно годовой ценз у меня вышел, могу идти куда хочу.

— Не все так плохо, если на первый взгляд, — взялся я его успокаивать.