На пороге Тьмы - Андрей Круз (2010)

Слегка приотворив дверь парилки, я выглянул в образовавшуюся щель. Посреди предбанника, отделенный от нас лишь парой метров и обеденным столом, стоял какой-то мужик, причем совершенно незнакомый и одетый отнюдь не по-банному — в сером ватнике, испачканных галифе и грязных кирзовых сапогах. Лет сорок с виду, ничем не примечательное лицо, только вот выражение у него было какое-то диковатое. Даже не злобное или там агрессивное, а именно дикое, словно не человек это вовсе, а какое-то животное — просто оно сейчас человеком прикидывается.

Самым плохим при этом было не выражение лица, выражение-то черт с ним — мало ли как оно выразилось. Куда хуже в сочетании с этим лицом выглядел черный парабеллум с удлиненным стволом, который мужик держал в руке. В правой руке, а в левой, испачканной кровью так, что казалось, что он натянул на ладонь красную перчатку, был зажат длинный широкий нож вроде кухонного.

Мужик смотрел на дверь парилки, когда я ее приоткрыл, и первое, что он сделал, встретившись со мной глазами, — вскинул пистолет, направив его в мою сторону. И с этого момента все закрутилось как в калейдоскопе. Рванув дверь на себя, словно надеясь укрыться за нетолстыми досками, я крикнул Насте: «Лежать!» — присел и дернулся назад, к печке. Раздался громкий хлопок, в досках появилась дырка, а на меня брызнуло мелкими щепками. Пуля прошла над головой, угодив прямо в градусник на стене напротив, расколов его пополам. Затем хлопнуло еще раза три, и с каждым хлопком на уровне груди в двери появлялось очередное отверстие.

— На пол, под полок! — страшным шепотом прохрипел я, стаскивая Настю, испуганно прижавшуюся к мокрым доскам.

Мне было так страшно, что я словно от самого себя отделился, не чувствуя ни тела, ни рук — ничего. Дикое осознание того, что мы оба, совершенно голые, мокрые, запертые в тупике, который представляла собой парилка, не можем ничего противопоставить ворвавшемуся психу — а в том, что это псих, у меня никакого сомнения не было, — плющило как паровой молот, заставляя мысли судорожно метаться в черепной коробке в тщетной попытке найти выход из этой западни.

— Ведро… — вдруг попыталась выбраться из-под полока Настя, скользя по полу. — Ведро дай, быстро!

Точно! Ведро! Что — ведро? А что — точно? Вода, горячая вода, там веники запарили, полведра почти что кипятка… если… если он сюда…

Шаги. Он в сапогах, а пол там дощатый, на деревянных перекрытиях, так что слышно его шаги хорошо, звучно, он к парилке как Командор топает — тот самый, коего Пушкин прописал в своей трагедии. Так же неудержимо и неотвратимо.

— Лежи! — прошептал я. — Все понял!

Стараясь не подниматься с четверенек, а именно в таком положении я сейчас находился, я схватил железное ведро с печки, опалив руки и даже ни разу не выматерившись при этом, и вновь прижался к полу. И вовремя — грохнули еще два выстрела, снова брызнуло мелкой щепой, а одна пуля, отрикошетив от края печки, ударила в полок, разбив лампу в толстом плафоне и сыпанув вниз стеклом как нельзя кстати.

Еще пара громких шагов, что-то твердое стукнулось о ручку двери, скрипнуло дерево — дверь двигалась с некоторой натугой, и в ту же секунду я изо всех сил толкнулся ногами, бросая всю свою немалую массу вперед, прямо на дверь, тараном. Даже не изо всех сил, а просто вкладывая в этот бросок всего себя целиком, каждый мускул, каждое сухожилие, каждую каплю злости и страха, понимая, что сейчас я бросил на стол свой единственный козырь, мятый и жалкий, который только в самом невероятном раскладе может побить карты противника.

Дверь подалась под плечом так, словно ее и не было, распахнувшись настежь, и с маху ударив стоящее за ней существо с пистолетом в плечо. Грохнул выстрел, но я, даже не увидев направления ствола, уже понял, что это не в меня, это куда-то мимо, это вообще в белый свет как в копеечку. И сразу же, продолжая движение, я плеснул кипятком из ведра противнику в лицо.