Годы - Анни Эрно

Саддам обещал устроить союзникам загадочную «мать всех битв». Ее не случилось. Цели войны окутывались тьмой. Бомбы приводили к гибели тысяч людей в Багдаде, невидимых людей. В одно февральское воскресенье военные действия позорно прекращались, разбитые иракские солдаты блуждали по пустыне. Шумиха спадала, но не совсем, «дьявол» Саддам Хусейн оставался по-прежнему на месте, на Ирак налагалось эмбарго. Больно было осознавать, что тобой манипулировали, унизительно понимать, что ты неделями отдавал свои мысли и эмоции фикции, выкованной пропагандой CNN. Мы не желали больше слушать про «новый мировой порядок».

СССР, о котором как-то забыли, летом просыпался с провальной попыткой старых сталинских хрычей совершить государственный переворот. Горбачев стремительно обесценивался, начинался хаос, потом за несколько часов устранялся благодаря какому-то мужлану с маленькими глазками, который чудесным образом возникал на танке и объявлялся героем свободы. Дело было прокручено ловко, СССР исчезал, оставалась Российская Федерация, Борис Ельцин становился ее президентом, Ленинград — опять Санкт-Петербургом: теперь будет легче ориентироваться в романах Достоевского.

Женщины были как никогда подконтрольны, их поведение, вкусы и желания были объектом постоянного обсуждения, трепетного и радостного внимания. Считалось, что «они получили все», «присутствуют во всех областях хозяйственной жизни» и «учатся в школе лучше мальчиков». Как обычно, признаки эмансипации пытались отыскать в женском теле, в смелой манере одеваться и в сексуальной инициативности. Женщины заявляли, что «сами клеят мужиков», описывали свои сексуальные фантазии и размышляли в журнале Elle, «точно ли они хороши в постели», — и это доказывало их свободу и равенство с мужчинами. Постоянная демонстрация грудей и ляжек в рекламе трактовалась как гимн красоте. Феминизм считался идеологией устаревшей, злобной и лишенной юмора, не нужной современным девушкам, смотревшим на нее свысока, не сомневаясь в своей силе и равноправии с мужчинами. (Но по-прежнему читавшим романы чаще мужчин, словно испытывая потребность добавить к жизни формальный элемент фикции.) Женский журнал печатал большими буквами: «Мужчины, спасибо за любовь к женщинам». Их битвы тонули в забвении, их жертвы были единственными, которые официально никто не чтил.

С появлением противозачаточных таблеток женщины могли сами распоряжаться своей жизнью, но мало кто из них об этом знал.

Мы, делавшие аборты на кухне, решавшиеся на развод, считавшие, что наша тяга к освобождению пойдет на пользу другим, испытывали великую усталость. Мы уже не понимали, была ли женская революция. Месячные у нас продолжались и после пятидесяти лет. У крови изменился цвет и запах, она стала почти иллюзорной. Но регулярное членение времени на месячные циклы, которое можно было поддерживать хоть до смерти, успокаивало. Мы носили джинсы и легинсы, футболки, как пятнадцатилетние девочки, и, как они, говорили про постоянного любовника — «мой приятель». Старея, мы теряли ощущение возраста. Мы слушали радио «Ностальжи» и под звуки Only You или Capri c’est fini испытывали то же удовольствие, что и в юности, — настоящее время расширялось, включая и нашу далекую молодость. В сравнении с матерями, тихо страдавшими от приливов и климакса, нам казалось, что мы выигрывали у времени целый раунд. (Молодые женщины мечтали иметь постоянного мужчину, имевшие мужчину женщины за пятьдесят хотели от него избавиться.)

Дети, особенно мальчики, с трудом покидали семейное гнездо: наполненный холодильник, выстиранное белье, фоновые отголоски детской жизни. Они, нимало не стесняясь, занимались сексом по соседству с родительской спальней. Они застревали в бесконечной молодости и не торопились покорять мир. А мы, продолжая кормить их и обслуживать, словно сами застывали в неизменном и нерасчлененном времени.