Годы - Анни Эрно

Города ширились, расползались все дальше, поля покрывались новыми розовыми поселками, без огородов и птичников, где собакам запрещено было бегать на свободе. Автодороги расчерчивали пейзаж на клеточки и оплетали Париж воздушными петлями и восьмерками. Люди проводили все больше времени в машинах — бесшумных и комфортабельных, с большими стеклами, с музыкой. Машины превращались в транзитное жилье, все более личное и семейное, куда не допускали посторонних — автостоп исчез, — где пели, ссорились, открывали душу, попутно следя за дорогой и не оглядываясь на пассажира, где вспоминали. Место одновременно открытое и закрытое: существование других людей в машинах, которые мы обгоняли, сводилось к мелькнувшему профилю, но при аварии существа без тела обретали грубую реальность паяцев, разметавшихся в водительском кресле, и внушали ужас.

При долгой езде в одиночестве на ровной скорости автоматизм давно освоенных жестов снимал телесные ощущения, и казалось, что машина едет сама. Холмы и долины проплывали мимо широко и плавно. Оставался лишь взгляд из прозрачного пространства салона до края движущегося горизонта, только огромный и хрупкий разум, заполняющий видимое пространство и далее — весь мир. Иногда думалось, что стоит лопнуть колесу или случиться иной преграде, как в «Мелочах жизни» Клода Соте, и этот разум исчезнет навсегда.

Темп СМИ становился все лихорадочней и заставлял думать о президентских выборах, отсчитывал месяцы, недели, оставшиеся до голосования. Люди предпочитали смотреть «Дурацкое шоу» на Первом канале телевидения, самые культурные презирали его и смотрели «Бездарей» на Canal+, которые по тогдашним критериям были «грубыми, но не вульгарными», или мечтали о ближайших каникулах, слушая, как Desireless поет свое Voyage voyage. К тому же теперь все боялись секса из-за СПИДа, который оказался не только, как думали, болезнью гомосексуалов и наркоманов. Коротковатый у нас вышел отрезок беззаботной жизни — между вечным страхом забеременеть и угрозой подцепить ВИЧ.

Да и вообще, в сравнении с 81-м годом сердце не замирало, не было ни нетерпения, ни надежды, а только желание сохранить президентом Миттерана — все лучше, чем Ширак. Миттеран теперь звался «Дядька», он был спокойно-надежный, человек центра, окруженный вполне приличными министрами, от которых люди правых убеждений не ждали ничего плохого. Коммунистическая партия чахла, перестройка и гласность Горбачева разом состарили ее, она застопорилась где-то на Брежневе. Ле Пен был непременным персонажем политического поля, вызывал жгучий интерес и страх у журналистов. Половина людей считала, что он «говорит вслух то, что французы думают про себя»: слишком много иммигрантов.

Переизбрание Миттерана вернуло нас к спокойной жизни. Лучше ничего не ждать от левых, чем постоянно злиться из-за правых. В необратимом беге дней эти выборы не станут потрясением и вехой, а только фоновой декорацией той весны, когда мы узнали о смерти Пьера Депрожа и смеялись как никогда над злоключениями героев фильма «Жизнь — это долгая спокойная река»[76], словно нарочно снятого для поддержки Миттерана. В памяти едва задержатся сопутствующие и очень кстати случившиеся события вроде освобождения ливанских заложников (бесконечная история!), массового убийства канаков в гроте в Увеа, а также теледебатов, когда Ширак заставлял Миттерана смотреть себе не мигая прямо в глаза, ловя на предполагаемой лжи, — мы следили с беспокойством, потом с облегчением, видя, что тот не моргнул, хотя обыкновенно моргал часто.