Смерть Ахиллеса - Борис Акунин (2000)

– Знаю. Денег. Свободы, которую они дают, – рассеянно обронил Ахимас, додумывая детали последующих действий.

Она потрясенно уставилась на него.

– Откуда вы знаете?

– Сам таков, – коротко ответил он. – Так сколько вам нужно денег, чтоб вы наконец почувствовали себя свободной?

Ванда вздохнула.

– Сто тысяч. Я давно это высчитала, еще когда дурочкой была и уроками музыки перебивалась. Не буду про это… Неинтересно. Я долго в бедности жила, почти в нищете. До двадцати лет. А потом решила: все, хватит. Стану богатой и свободной. Три года с тех пор прошло.

– И как, стали?

– Еще столько же и стану.

– Стало быть, тысяч пятьдесят уже есть? – усмехнулся Ахимас. Певичка ему определен по нравилась.

– Есть, – засмеялась она, но уже без горечи и вызова, а задорно, как пела свои парижские шансонетки. Это ему тоже понравилось – что не упивается жалостью к себе.

– Могу сократить вашу каторгу по меньшей мере на полгода, – сказал он, поддевая серебряной вилочкой устрицу. – Общество собрало на подарок десять тысяч.

По выражению вандиного лица Ахимас понял, что она не в том настроении, чтобы рассуждать хладнокровно, и сейчас пошлет его к черту вместе с десятью тысячами, а потому поспешил добавить:

– Не отказывайтесь, будете жалеть. К тому же вы не знаете, о ком идет речь. О, мадемуазель Ванда, это великий человек, такой человек, за ночь с которым многие дамы, причем из самого хорошего общества, сами заплатили бы немалые деньги.

Он замолчал, зная, что теперь она не уйдет. Еще не родилась женщина, у которой гордость была бы сильнее любопытства.

Ванда сердито смотрела исподлобья. Потом не выдержала, фыркнула:

– Ну говорите же, не томите, змей рязанский.

– Сам генерал Соболев, несравненный Ахиллес и рязанский помещик, – с важным видом произнес Ахимас. – Вот кого я вам предлагаю, а не какого-нибудь купчину с брюхом до коленок. Потом, в свободной жизни, еще мемуар напишете. Десять тысяч да Ахиллес в придачу – по-моему, неплохо.

По лицу певички было видно – колеблется.

– И еще кое-что вам предложу, – уже совсем тихо произнес, даже прошептал Ахимас. – Могу раз и навсегда избавить вас от общества герра Кнабе. Если, конечно, пожелаете.

Ванда вздрогнула. Спросила испуганно:

– Кто ты, Николай Клонов? Ты ведь не купец?

– Купец-купец. – Он щелкнул пальцами, чтобы подали счет. – Лен, ситец, парусина. По поводу моей осведомленности не удивляйтесь. Общество поручило мне важное дело, а в делах я люблю доскональность.

– То-то ты вчера так пялился, когда я с Кнабе сидела, – неожиданно сказала она.

Наблюдательна, подумал Ахимас, еще не решив, хорошо это или плохо. И то, что стала говорить ему «ты», тоже требовало осмысления. Что будет удобнее – доверительность или дистанция?

– А как ты можешь меня от него избавить? – жадно спросила Ванда. – Ты ведь даже не знаешь, кто он… – И, словно спохватившись, перебила сама себя. – С чего ты вообще взял, что я хочу от него избавиться?

– Дело ваше, мадемуазель, – пожал плечами Ахимас, решив, что дистанция в данном случае эффективнее. – Ну так что, согласны?

– Согласна. – Она вздохнула. – Что-то мне подсказывает: от тебя все равно не отвяжешься. Ахимас кивнул:

– Вы очень умная женщина. Завтра сюда не приезжайте. Вечером, часов с пяти, будьте у себя. Я заеду к вам в «Англию», мы обо всем окончательно договоримся. И уж постарайтесь быть одна.

– Я буду одна. – Она смотрела на него как-то странно, он не понимал, что означает этот взгляд. Внезапно спросила:

– Коля, а ты меня не обманешь?

Даже не сами слова – интонация, с которой они были произнесены, вдруг показались Ахимасу до замирания сердца знакомыми.

И он вспомнил. В самом деле – deja vu. Это уже было.

То же самое сказала когда-то Евгения, двадцать лет назад, перед ограблением железной комнаты. И про прозрачные глаза – тоже она, девочка Женя, в скировском приюте.