Последняя рукопись - Франк Тилье (2019)

Он вооружился последней улыбкой и углубился в пустой коридор, пустой, как паркинг или соседние номера, – никто не оставался в рождественскую ночь в подобном месте. Пожалуй, это единственное преимущество: он будет в тишине и покое, отель принадлежит ему одному. Он заперся на ключ, сбросил со стола все барахло на пол, разложил копии документов Колена Бершерона и досье Энди Джинсона, водрузил рядом свою бутылку, раскрыл шахматную доску и расставил фигуры по клеткам, несомненно, для того, чтобы в который раз сыграть «Бессмертную партию» Каспарова.

Вик чувствовал, что, как никогда, готов снова встретиться с Путешественником, но теперь он располагает важнейшей деталью: убийца соврал насчет Сары Морган. Он присвоил себе преступление, заявил, что наконец укажет место, где закопал тело, а это невозможно.

Зачем Путешественник утверждает, что убил Сару? Если не он в течение четырех лет удерживал девушку в неволе, то кто? Мориарти? Для чего столько времени сохранять ей жизнь?

Вик взял лист бумаги и уселся прямо на пол, на омерзительное ковровое покрытие цвета голубиного крыла. На бумаге он написал слово, которое Джинсон сказал ему, когда они встретились, «misdirection», и номер, обнаруженный им на обложке блокнота Дельпьера, найденного им в мешке для мусора. Эта последовательность цифр прочно засела в глубине его памяти: 27654.

Он щедро отхлебнул джина, раскрыл папку и двинул белую пешку с е2 на е4.

Партия началась.

50

Ночь действует как прилив и отлив. Бывает момент, когда боль как будто бы отступает, она кажется такой далекой, что в полубессознательном состоянии вы едва ощущаете ее. А чем ближе пробуждение, тем выше прилив. Волны растут, становятся все сильнее и неудержимее, и наконец начинают биться у самого края вашей души. Боль просыпается, теперь она еще острее, чем накануне, словно на рану насыпали соли.

В тот рождественский день Лин неподвижно лежала в постели, свернувшись калачиком и держа в руке фотографию дочери. Одни и те же образы непрерывно вертелись в голове. Она думала о мертвой Саре, о трупе дочери, обнаруженном в багажнике. Странно, но она почему-то представляла себе стоящий среди дюн в Дюнкерке сверкающий в лунном свете катафалк под градом конфетти.

Ну вот, все кончено, Лин никогда больше не увидит Сару, разве что на стальном столе, когда полицейские на это решатся. Еще не скоро она получит тело дочери: надо, чтобы закончилось расследование – если, конечно, оно когда-нибудь закончится. Лин исступленно, едва не стерев изображение, гладила лицо на глянцевой бумаге и знала, что будет делать так каждое утро каждого дня, который ей еще суждено прожить…

После двенадцати на пороге спальни появился Жюлиан. На нем были черные джинсы и серый шерстяной свитер, который ему никогда не нравился, а теперь к тому же стал слишком широк. Он подошел к кровати, взял из рук жены фотографию и всмотрелся в портрет:

– Она была такая красивая…

Он положил снимок на ночной столик и, присев рядом с Лин, стал тыльной стороной ладони гладить ее по щеке.

– Я съездил по адресу, который ты мне дала. К отцу. Он не открыл. И вроде его машины возле дома нет. Может быть, он вернулся домой, но почему не отвечает на мои звонки? Я волнуюсь, сейчас сообщу в полицию и узнаю, можно ли проникнуть в его дом. Должен же там быть какой-то охранник, пусть даже в Рождество.

Лин, не разжимая губ, кивнула. Жюлиан поднялся.

– Я всю ночь думал о Саре – о том, что нам рассказали сыщики, и о Джордано. Необходимо срочно принять решение. Речи быть не может, чтобы этот мерзавец вышел сухим из воды, а мы расплачивались за него.