Сегодня – позавчера - Виталий Храмов (2016)

– Можно и так сказать. Не любишь ты особистов, как я погляжу. Ну, это твоё дело. Люди все разные, а работа у особистов особая – всех подозревать. Это, знаешь ли, на характере сказывается. И частенько не в лучшую сторону. А недругов у нашего народа хватает. И в наших рядах тоже. Кто-то умышленно гадит, в открытую или втихую, подленько, а кто и по недоумию. А кто и ошибается. Бывает же, что человек ошибается. Устал, например, не спал пару суток. А цена ошибки на войне – жизни. Когда одна – самого незадачника, а когда – сотни и тысячи. Вот возьмем для примера одного маршала. Тухачевский фамилия его была. Я не знаю причин его ошибок – умысел или, наоборот, недомыслие. Его вроде в связи с немцами уличили. Но, с другой стороны, сами немцы его называли «кремлёвским мечтателем», считай – недоумком. Главное, что он заказал промышленности двадцать тысяч танков. Все с противопульной бронёй. Самовары. И ни одного эвакуатора, ни одной подвижной реммастерской, нет кранов, способных идти с танками одной дорогой и скоростью и оперативно поменять башню или двигатель. И главное – нет радиосвязи, заправщиков, подвоза боеприпасов, бронетранспортёров для мотопехоты, тягачей для пушек. Все эти танки стали не инструментом победы, а обузой для наших генералов и трофеями для генералов врага. Они сотнями захватывали неповреждённые танки, у которых просто кончилось топливо, а заправить было нечем. А тысячи прекрасных орудий, гаубиц что, нечем было перевезти? Вот – цена ошибки. Народ десятилетие горбатился на воплощение мечтаний одного дурака. Нужны были не десять тысяч лёгких танков, а десять тысяч тягачей для гаубиц. Рассекретили этого «говоруна», расстреляли, делом занялись. Но… А если бы его до сих пор не выявили бы? Хоть четыре года, но было у наших конструкторов.

– Вить, не шуми.

– Извини, Шило. Увлёкся. Наверное, с недосыпа.

– Переходим в «молчание». Рассыпались. Далеко до твоих разведчиков, лейтенант?

– С километр ещё.

– Кто первым их увидит, от меня получит вознаграждение.

Дальше шли молча. Заморосил дождь. Не сильный, но холодный. Обычный октябрьский дождик, что может моросить сутками. Плащ-палатки мы не взяли – шуршат. А «леший» сразу промок, потяжелел. Все разведчики стали похожи на мокрых куриц. Стало ещё темнее. Стали держаться более плотно, чтобы не потеряться.

Идущий впереди Шило вскинул руку. Все замерли. Шило опустил руку на уровень плеча, вытянув в сторону. Все разбежались по укрытиям. Я сел за дерево, вытащил свою заточенную сапёрную лопатку.

– Стой, кто идёт?! – раздался с земли тихий голос.

– Филин, – ответил Морозов.

– Плохое мясо.

– Лучше, чем никакого.

– Афанасий, ты?

– Я, Петро, выходи. Не дёргайся – чекисты народ нервный.

Вышел один. В мокрой плащ-палатке он выглядел двигающимся мокрым камнем.

– Ещё один, – шепнул Шило.

– Он мой человек.

Мы с Морозовым вышли навстречу. Поручкались, я представился, он представился сержантом Шоловым Петром, командир разведвзвода первого батальона. А весь его взвод стоял у дерева в лице одного бойца. Они с интересом нас разглядывали. Ребята Шила и Лешего обошли нас – охраняют периметр.

– Что там немец?

– Тихо сидят, как мыши. Тоже дождь не любят.

А потом мне объяснили, что дальше на лесной дороге стоит лесопилка, от неё дорога расходится – на мосты, в посёлок, к полустанку – так пиломатериал и вывозили, и прямо на соседнее село, что в двенадцати километрах на север. А на лесопилке – пост немцев. Два мотоцикла, два пулемёта, человек пять-шесть немцев.

Втихую мы их сможем обойти, а вот роты – нет. А поднимется стрельба – вся операция – насмарку.

– Надо их в ножи брать. Что скажешь, Семёнов?

– Можно. Окружить, разом и взять. Нас больше, нас не ждут.

– А кто выстрелит? Тревогу поднимут?

– Сколько отсюда до полустанка?

– Километра два-три. И всё лес.

– Леший, вы с глушаками?

– Ага.