Подсказчик - Донато Карризи (2018)

Ее поместили в военный госпиталь. О гражданской больнице вопрос не стоял, поскольку Рош благоразумно решил оградить ее от внимания прессы. Она одна занимала многоместную палату. Когда поинтересовалась, почему нет других больных, ей кратко разъяснили, что этот корпус предназначен для пострадавших от бактериологической атаки.

Постель меняли каждую неделю, простыни были выстираны и отутюжены. В аптеке лекарства, просроченные хоть на один день, безжалостно выбрасывали. И такой расход всего лишь на тот маловероятный случай, если вдруг какой-нибудь безумец решит выпустить страшный вирус или генно-модифицированную бактерию, которая все равно никого в живых не оставит.

«Полная бессмыслица», – думала Мила.

На раненую руку очень любезный хирург наложил сорок стежков; осматривая Милу, он ни словом не обмолвился о других ее шрамах, а лишь заметил по поводу свежей раны:

– Для огнестрельного лучше места не найти.

– Какое отношение имеют вирусы и бактерии к огнестрельным ранениям? – задала она провокационный вопрос.

Доктор лишь рассмеялся.

Затем ее осмотрел другой врач; он измерил давление и температуру. Действие мощного снотворного, которым опоил ее отец Тимоти, за несколько часов прошло само. Диуретик довершил остальное.

У Милы появилось много времени на размышления.

Разумеется, она не могла не думать о шестой девочке, в чьем распоряжении уж наверняка нет целой больницы. Больше всего Мила надеялась на то, что Альберт держит ее на транквилизаторах. Специалисты, которых пытал Рош на предмет возможности выживания, объясняли свой пессимизм не только тяжелым физическим увечьем, но также перенесенным шоком и стрессом.

«Может, она и не заметила, что у нее нет одной руки», – рассуждала Мила. Такое часто бывает у людей после ампутации. Она слышала рассказы о том, как инвалиды войны, лишившись конечности, продолжают ощущать ее движение, боль и даже щекотку. Врачи называют это «фантомным восприятием».

В тишине огромной палаты ее одолевали эти мысли. Быть может, впервые после стольких лет ей не хватало компании. До звонка Морешу никто ее не навещал: ни Горан, ни Борис, ни Стерн, ни тем более Роза. А это могло означать только одно: они решают, оставлять ее в команде или расстаться с ней. Впрочем, последнее слово все равно за Рошем.

Собственная наивность приводила ее в бешенство. Должно быть, она и впрямь заслужила вотум недоверия. Единственное утешение – уверенность Горана в том, что Рональд Дермис не мог быть Альбертом. Иначе для шестой девочки они бы ничего сделать не смогли.

В больничной изоляции она ничего не знала о том, как движется следствие. Она попросила сестру, подававшую ей завтрак, принести ей сегодняшнюю газету.

С первой до шестой полосы речь шла только об этом. Если и просачивались другие новости, то гомеопатическими дозами. Люди жаждали развития событий. Как только общественность узнала о том, что шестая девочка жива, в стране поднялась волна солидарности; люди совершали поступки, о которых раньше и не помышляли, скажем, организовывали молитвенные бдения и группы поддержки. Была выдвинута инициатива: «Свеча в каждом окне». Язычки пламени, символизирующие ожидание чуда, будут потушены, когда девочка вернется домой. Благодаря этой трагедии прежде равнодушные люди обрели новое мироощущение – человеческий контакт. Никому уже не нужны предлоги для общения, всех сплотила жалость к маленькому существу. Это сближает людей. Они общаются повсюду: в супермаркете, в баре, на работе, в метро. В телепередачах только об этом и говорят.

Но среди всех инициатив одна особенно воодушевила всех, ошеломив следователей.

Вознаграждение.