Вы признаны опасными - Елена Ивановна Михалкова (2019)

– Здравствуйте, дорогие девочки и мальчики! – прочувствованно говорит Степашка. У него умное, тонкое, интеллигентное лицо. Он пуглив и робок, зато безупречно воспитан. Даже отросшие усы не портят образ.

– Здравствуйте, ребята! – радостно вторит Хрюша. Разнузданный хам, скандалист и алкаш исчез. Вместо него на сцене шаловливый мальчишка, лентяй, но добродушный и веселый.

Мне до них не просто далеко: это недостижимые высоты перевоплощения. Конечно, я профессионал, но эти двое – они творят что-то невозможное! Каркуша, будь она жива, подтвердила бы мою правоту.

Дом культуры имени Степана Разглыбы завороженно внимает. Зрительный зал полон. Признаться, в тот момент, когда поднимается занавес и я вижу сотни устремленных на нас восхищенных глаз, ловлю эти чистые искренние улыбки, обращенные ко мне, слышу сперва несмелые, а затем единодушные аплодисменты, я понимаю, что все не зря.

И этот слабо уловимый, но такой устойчивый запах «Красной зари» и одеколона «Саша»!

Средний возраст нашей аудитории – девяносто пять лет. Что вы хотите, дети нас давно уже не смотрят. Но эти! Старая гвардия. Орлы! Преданные поклонники, хранящие верность потертым плюшевым кумирам своего детства. Даже дряхлея, они продолжают вдыхать в нас жизнь и продлевать наш контракт с телестудией (когда я однажды высказал это после концерта своим коллегам, не удержавшись от растроганной слезы, Степашка заявил, что я сентиментальный кретин).

Вы только представьте! Засаленные портьеры. Облезлый линолеум в таких пятнах, будто кто-то сморкался на него кислотой. Гулкий неотапливаемый зал. С губ срываются облачка пара. Но все это не имеет значения! Ведь они уютно расположились в продавленных креслах, милые мои старички и старушки: полуоткрытые морщинистые рты, выцветшие глаза, трясущиеся пятнистые руки; они ахают и утирают ностальгическую влагу со щек, когда проектор транслирует на белый экран заставку «Свердловской киностудии», они кряхтят и расслабленно пускают слюну. Бывает, кто-нибудь начинает сомнамбулически бродить среди кресел, потерявшись во времени и пространстве: что ж поделать, не у всех крепки цепи нейронных связей.

В бледном свете они похожи на ожившую армию, восставшую из могил, чтобы защитить своих любимцев. Подагрическая древность, бесценные мои мощи, плешивые свидетели нашего былого величия… Тут я всхлипываю и умолкаю.

Конечно, наше выступление переживут не все. Уже в зал многие вползают на последнем издыхании, особенно если ступенек больше десяти. Диабетики с трудом переставляют опухшие ноги, хрипя как раненые слоны. Багровые инсультники цепляются за стены. Восковые кокетки с нарисованными мимо рта карминовыми губами тащатся к сцене, поближе к свету рампы, точно полудохлые мотыльки.

Но я уверен, они не желали бы для себя лучшей участи, чем покинуть этот мир под звуки песни «Карусель, карусель, кто успел, тот и сел». Да, классика не устаревает.

– Спокойной ночи, девочки и мальчики! – ласково напутствует их Степашка в конце передачи.

– Спокойной ночи, дрррррузья! – хрипло прощаюсь я.

И наши состарившиеся девочки и мальчики засыпают, многие – навсегда. Как говорит Степашка, когда он лирически настроен, мы – коллективный Оле-Лукойе, раскрывающий над ними зонтик с вечными снами. Кто провожает их в последний путь? Мы! И пластилиновый жираф Татарского, качающийся на маятнике времени, кладет им на веки по медному пятаку.

– Сколько сегодня? – после концерта спрашивает Хрюша у администратора.

– Трое, кажется. С четвертым непонятно пока, в реанимации.

– Трое?! – розовый не на шутку возмущен. – В Ростове после нас дюжину хоронили!

– Так там и мультик-то был – «Варежка», – говорит Степашка, не отрываясь от чтения газеты. – Они как припомнят своих покойных болонок, так сердечко у одного за другим и отказывает. А сегодня: «Маша и волшебное варенье».

– Вот старикашки живучие! – сокрушается Хрюша. – Ладно, братва, помянем свежих покойничков!