Вы признаны опасными - Елена Ивановна Михалкова (2019)

И лезет за фляжкой в нагрудный карман своего полосатого комбинезончика.

Я знаю, мои коллеги только играют в цинизм. В глубине души они, так же как и я, веруют в нашу миссию. Мы несем людям свет, а еще… не знаю как объяснить… но мы как тот забытый в кармане каштан из парка, который ты таскал за подкладкой всю осень, а потом случайно наткнулся на него и вспомнил самое прекрасное воскресенье своей жизни.

Степашка умный, он всегда формулирует лучше меня. Особенно когда они садятся с розовым друг напротив друга и, неудержимо соловея, пьют без тостов, мрачно, будто выполняя тягостную повинность. Хрюша после третьей впадает в угрюмое веселье, круглые его глазки блестят яростью, он диковато зыркает по сторонам и время от времени издает жутковатый визг, похожий на вопль бензопилы, вгрызающейся в дерево. Администратор смывается от греха подальше, я тоже стараюсь не отсвечивать.

Но опасаемся мы не Хрюшу. Розовый, даже впадая в буйство, все равно не так страшен, как вкрадчивый мягкий Степашка с его убийственной лютой улыбочкой и таким голосом, словно в уши тебе льют теплый мед, а тот мгновенно схватывается и застывает янтарной змеей.

– Мы – концентрат лучших воспоминаний в их жизни, – ласково говорит ушастый. – Стеклянный сосуд с вином из одуванчиков. Глоток того времени, когда Девятого мая все ходили с флагами на парад, в зоопарке продавалось лучшее в мире мороженое, а на Новый год каждому доставался бесплатный подарок с настоящими шоколадными конфетами.

– Мы куча засохшего говна, которое знакомо воняет!

– Мы фиал Галадриэль, поролоновый ты дегенерат.

Временами я перестаю понимать, о чем он говорит. Но даже тогда я ему – верю. Верю, и все тут. Я преданно таращу зенки, но усталость и возраст берут свое, и временами меня накрывает дремота.

– Бесплатная медицина!.. – доносится до меня сквозь сон. – Образование!.. Ты посмотри, как жили! Какая страна была!

Я встряхиваюсь.

– …в жопу твою государственную монополию… – уже рычит Хрюша. Похоже, я много пропустил. Глазки его наливаются опасной краснотой.

– …никогда не обходилось без перегибов! – рубит лапой по столу Степашка. Уши у него мелко подрагивают – он тоже разозлился. – Но ты хочешь сказать мне, что сейчас – лучше? Отвечай!

Хрюша, не глядя на него, нервно трясет над стаканом опустевшей флягой.

– Где идеалы? Во что люди верят, я тебя спрашиваю? – Ушастый резко наклоняется к нему через стол. – В айфоны? В третью тачку на семью? Пенсионеры нищенствуют, заводы мертвы, богатства разворованы, ворье присосалось к нефтяной трубе. Старые кумиры низвергнуты, новые не рождены! Тебе не больно смотреть на то, что происходит? У тебя ничего не екает, когда ты видишь свою несчастную изнасилованную страну, лежащую в руинах?

Хрюша вскакивает и рвет лямку комбинезона. Пуговица с треском отлетает и катится мне под ноги.

– Это у меня-то не болит? У меня-то не екает?! Да я, твою мать, жизнь бы положил, чтобы всего этого говна больше не было! Раздербанили, твари, Советский Союз в клочья! На гробах пляшут! Кабачки в продмаге по двести восемьдесят! А ситец, ситец где?!

Дальше он визжит что-то совсем уже бессмысленное, рыдает, пытается бить морду мне, Степашке, швыряет опустевшую флягу в зеркало, но промахивается… Неразборчивые выкрики, раскачивающаяся под потолком тусклая лампочка, тени скачут по стенам кавалерийскими отрядами, знамена трепещут на ветру, Степашка сидит на полу, прижимая к себе голову рыдающего поросенка, и гладит, и шепчет что-то утешительное о том, что все еще можно изменить, не все потеряно, и мы не одиноки, надо только найти соратников…

– Твои рыжие шлюшки, что ли, тебе соратники? – пьяно всхлипывает Хрюша. – Усы он отрастил! Как будто мы без понятия! Лисонек молоденьких хочешь соблазнять, старый потаскун! Чтобы мордочки раскосые, лапочки малюсенькие, под хвостами гладенько да нежненько? Скажешь, не так? А?!