– Ну рискни! – громко разрешил Хрюша.

За дверью оказался мелкий прыщеватый солдатик.

– Генерал Бубенин просит вас оказать ему честь быть его гостями… – зачастил было он, но сбился, покраснел и полез в карман за шпаргалкой.

Однако Степашка уже заинтересованно поднимался из кресла.

– Бубенин, Андрей Сергеич. – Генерал, поколебавшись, протянул ладонь для рукопожатия сначала Степашке, затем Хрюше и лишь потом мне.

По блеску в глазах ушастого я понял, что он оценил способность генерала правильно ранжировать собеседников.

– Воинская часть под номером аж целых тридцать пять ноль восемь пятнадцать, – улыбнувшись, сказал Бубенин. – Инженерные войска.

Я ожидал, что он будет чеканить слова, держаться очень прямо, пронизывать взглядом собеседника насквозь. Но Андрей Сергеич был пухл, лысоват, добродушен и даже, я бы сказал, мягкотел. В некоторых ракурсах он казался таким же плюшевым, как и кое-кто из нас.

– Скучно здесь, – напрямик сказал он. – А тут такая радость внезапная. Артисты! И какие!

Хрюша начал было наливаться алой спелостью, как стремительно созревающее яблоко. Он терпеть не может, когда нас называют артистами. Артистов много, а мы – одни. И мы уникальны. Настолько уникальны, что для нас даже не существует специального слова.

Но тут Степашка предупреждающе дернул ухом. Что-то было у него на уме, определенно, и Хрюша считал приказ так же ясно, как если бы тот был написан на бумаге большими печатными буквами.

Он приветственно хрюкнул и оскалился как можно доброжелательнее.

– А уж мы-то как рады, Андрей Сергеич!

Комната генеральская, куда нас провели, тоже оказалась далека от моих книжных представлений о быте высших воинских чинов. Скромная такая комнатка. Небольшая.

Вот разве что стол был совершенно нескромный.

– Пообедаем чем бог послал? – скромно зарделся Бубенин, заметив наши изумленные взгляды.

Судя по всему, бог очень симпатизировал нашей армии, а особенно выделял инженерные войска.

Час спустя Степашка бросил первый пробный камень. Это я уже потом понял, после всего, что случилось.

– Что вы думаете, Андрей Сергеич, о разделе Советского Союза?

И спрашивает-то эдак серьезно, будто советуется: делить, не делить?

Генерал так и дернулся.

– Я бы, – цедит, – этих делителей…

Кулаком побагровевшим взмахнул перед Хрюшиным пятачком.

Надо было мне тогда здраво оценить торжество, мелькнувшее на лице ушастого. С другой стороны, а что бы я сделал? Да ничего.

И вот жру я блин, нафаршированный черной икрой как дурак планами о переустройстве мира, а Степашка тем временем ведет с генералом политические разговоры. И не только политические. К пятому часу их застольной беседы я внезапно осознал, что, во-первых, не могу двинуться с места, во-вторых, рядом со мной в корягу пьяный Хрюша, а в-третьих, что ушастого уже давно и прочно несет.

Если бы вы знали, как может нести нашего зайца! О, если бы вы только представляли эти неукротимые селевые потоки, которыми смывает любого, оказавшегося на пути! Клянусь, вы никогда не оставили бы его наедине с человеком, у которого в руках, скажем, кнопка от ядерного чемоданчика. Потому что наш ушастый – это все кони Апокалипсиса разом под одной неброской серой шкуркой. Это разверстая пропасть, в которую заглядывать опаснее, чем смотреть в глаза своим демонам. Это гостеприимно распахнутый ящик Пандоры: берите что хотите, у нас тут на всех хватит!

– Только военный коммунизм может спасти эту страну! – чрезвычайно убедительно говорит Степашка, тяжело глядя в глаза генералу Бубенину. – Национализация производства – раз. Принудительная трудовая повинность – два. Конфискация вкладов – три!

– Н-не поймут, – заикается генерал. – Конфискацию… народ не одобрит!

– Массовые расстрелы! – парирует ушастый. – Ни одна другая мера так не способствует повышению сознательности населения.